ГЛАВА 1

1384 год до Рождества Христова

В тот же день фараон Верхнего и Нижнего Египта Амонхотеп III принимал в своем золоченом зале жрецов храма Амона, покровителя Уасета. Здесь все блестело, подобно солнцу в безоблачный день: стены, колонны, трон, на котором восседал бессмертный повелитель, и даже пол, матово отражающий фигуры служителей в накинутых на плечи кастовых леопардовых шкурах.

Жрецов было трое.

Один из них выступил вперед и, глубоко поклонившись, низко и звучно воззвал:

- Царствуй вечно, о божественный!

Лицо фараона смягчилось неким подобием улыбки:

- Зачем ты, мой верховный жрец, пришел ко мне? – уронил Амонхотеп традиционную фразу.

- Мы, слуги твои и служители храма Амона-Ра, пришли спросить о наследнике твоем, пребывающем под сводами нашего храма.

- Я слушаю вас, достойные мужи, - сдержанно молвил фараон.

- Вот уже несколько лет твой наследник, будущий фараон Египта, учится искусству жрецов у самых умных из нас. Но время идет, ребенок становится юношей, и мы ждем, какие будут на его счет распоряжения владыки. Наступает пора выбора: либо наследник встанет на жреческий путь и сменит меня в должности верховного жреца Амона-Ра, либо вернется к жизни светской и к своему предназначению. Мы ждем изречения твоей воли, о божественный!

Божественный задумался, а потом произнес с подозрением:

- Как часто наследник бывает непослушен?

- О, могущественный! - воскликнул верховный жрец. – Он отличается послушанием и великим рвением в учебе и молитвах, проявляя поистине чудесные способности. Амону-Ра было бы приятно видеть прилежного юношу среди своих приближенных. Но, прежде всего мы пришли испросить на это согласие божественного повелителя.

- Ну что ж? – Амонхотеп III повел бровью, стараясь скрыть проступившую на лице досаду. – Если юноша силен в вере, зачем препятствовать? Пусть и далее обучается жреческому искусству под вашим участливым бдением.

Верховный жрец степенно поклонился:

- Благодарю тебя, бессмертный! – пятясь, он отошел к своим собратьям.

Фараон же молча дал им знак удалиться.

Едва они скрылись, вошел меднокожий высокий слуга в переднике с синими и черными полосами и с украшением из стеклянных бус на шее и груди.

- О, божественный, - смиренно поклонился он. – К тебе мать наследника, твоя супруга.

Фараон кивнул, чуть сдерживая вздох раздражения. Слуга удалился.

Царица вошла быстрой суховатой походкой стареющей женщины и направилась прямо к трону.

Не дойдя несколько шагов, она опустилась на колени и низко склонила голову перед повелителем Египта:

- Да славится мой ослепительный супруг, воплощение Амона!

- Встань, моя дорогая, воплощение богини Мут, - дружелюбно ответил фараон. – Встань и приблизься.

Царица поднялась с пола и, наклонив голову, медленно подошла к мужу, не сводя с него внимательного взора, от которого фараону стало не по себе.

- Как твое здоровье, Амонхотеп? Хорошие ли ты видишь сны, когда небесный свод становится черным, и его покрывает золото звезд?

Все хорошо во мне, - фараон попытался спрятаться за маской благодушия. – Здоровье и сон благословенны богами. Но мои мысли полны тревоги за судьбу нашего сына, - он помрачнел.

- Амонхотеп болен? – встревожилась царица.

- Нет, - поспешно ответил властитель. – Но наследник, подобный божественному Хонсу, далек от утех и радостей земных – он поглощен учебой в храме.

Царица присела на пол у ног фараона и теперь преданно смотрела на своего супруга снизу-вверх:

- Ты хочешь сказать, что он чужд плотским интересам и любви?

- Насколько я понял, теперь для него существует только одна любовь – к богам. Он так ревностен, что моим жрецам пришло в голову сделать из него себе подобного. – Фараон начинал вскипать.

Царица нежно коснулась щекой его ступни:

- Успокойся, божественный! Он еще очень молод, чтобы мыслить самостоятельно, а правила, внушаемые ему в храме, для него пока единственный закон, которому он следует.

- Ему уже шестнадцать! – продолжал горячиться фараон. – А сколько ему будет, когда он станет жрецом? И кому я передам Египет? - Амонхотеп в ярости вскочил с трона и резко обернулся к царице. – Кто сменит меня?

- О, божественный супруг… - начала царица.

Но он перебил ее:

- Мне известны планы этих служителей бога! Они на протяжении долгих лет рвутся к власти. Жрецы всегда хотели диктовать Египту свою политику и даже смеют навязывать фараону собственные пожелания, кого бы они хотели видеть на троне его могущественного государства. Я чувствую, они подбираются все ближе, сжимая меня кольцами, как змея, и вот-вот возьмут за горло… - он прошел к трону и устало опустился на него. – Боюсь, мой наследник утерян для Египта навсегда.

- Почему? – царица испуганно взглянула на него.

- Он станет не властителем, а жалким исполнителем воли жрецов, - через силу проговорил фараон. – Он уже сейчас – их раб!

- Успокойся, божественный! – царица кошкой ластилась к ногам повелителя. – Неужели ты думаешь, Амонхотеп позволит, чтобы им кто-то повелевал?

- Я ничего не знаю, - казалось, владыка говорит сам с собой. – Я никогда не понимал и не любил его. Но он всегда был умен. И только это заставило меня объявить наследником его.

- Амонхотеп – единственный из твоих детей, действительно достойный этого! – царица улыбнулась, приподнимаясь на колени и глядя в глаза мужу.

- Я собирался объявить наследником старшего сына, но боги призвали его к себе раньше, чем я успел это сделать, - словно не замечая нежности царицы, продолжал фараон. – Да, у меня много женщин, еще больше – детей, но никто из них не может претендовать на трон.

- Что ж, - невинно вздохнула царица. – Двадцать пять лет твоего мудрого царствования ты плохо заботился о наследнике.

Эти слова пощечиной ударили фараона.

Он с трудом выдержал паузу, после чего медленно и угрожающе произнес:

- Как ты, моя супруга, осмелилась вымолвить эти слова? – взгляд его горел яростью. – Разве я обижал тебя или забывал о тебе хоть на миг? Все эти годы в сердце моем не было другой женщины.

- Почему же ты не приходишь ко мне? – царица потупилась – Я живу одной надеждой на встречу.

- Я слишком люблю тебя, чтобы ранить твое сердце.

- Чем ты можешь его ранить? – она медленно встала. – Я не питаю ненависти к тем женщинам, которых ты любишь. Я все понимаю – таков закон.

Ее длинные худые кисти скользнули по правой руке фараона и легли на плечи.

- Ты сделала все, чтобы у меня не было другого наследника, кроме Амонхотепа, - не глядя на жену, произнес фараон.

- Что я слышу?

- Да, моя бесценная сестра! Ты стара и бесплодна.

Царица оцепенела от брошенных слов.

- Да, да, драгоценность моего сердца, - грустно улыбнулся ей фараон. – Ты была неспособна к деторождению уже после появления нашего первенца, - он продолжал улыбаться и равномерно кивать головой, глядя в глаза растерявшейся царице, пока та искала подходящие слова.

- О, божественный! – наконец вымолвила она. – А как же наследник?

- Для меня до сих пор загадка, каким образом ты смогла его зачать, - повелитель убрал руки жены со своих плеч. – Лекари, лучшие в Египте, отрицали такую возможность. Никто не думал, что ты сможешь пополнить род фараонов, и я начал свыкаться с мыслью, что мне придется расстаться с тобой, моя божественная супруга.

- О, Амонхотеп! – царица стояла недвижима, руки висели плетьми: голос фараона убивал ее силы.

- Ты сама все помнишь, - продолжал властитель Египта. – Да, да, ты действительно могла исчезнуть тогда из моего дворца. Но тебя спас он, наш сын Амонхотеп. А может, - владыка быстро взглянул на супругу. - …Он и не мой сын?

Царица роняла слезы на сверкающий пол и молчала.

Повелитель же погрузился в воспоминания:

- Он был уродлив, но мысль, светившаяся в его нечеловеческих глазах, пронизывала, проникала в самую суть, жалила душу. Он лежал в колыбели и изучал меня, словно что-то знал обо мне такое, чего я и сам за собой не замечал, - фараон замолчал на мгновение, а потом добавил. – И вот с тех пор у тебя нет детей. Может, такова воля богов?

Он вновь повернулся к царице:

- Скажи, какая польза от коровы, не дающей молока, даже когда это священная корова? – он окинул взглядом супругу и невесело усмехнулся. – Ты состарилась, моя божественная. И ты покинешь меня. Сегодня.

Царица испустила вопль и схватилась за голову.

- Да, моя блистательная! – все с той же грустной усмешкой повторил фараон.

- Я не нужна тебе? – еле слышно осведомилась царица после длительного молчания.

- Так требует политика, - произнес Амонхотеп III.

- Теперь я понимаю причину твоего невнимания ко мне. Я состарилась, а ты нашел другую женщину на мое место! – слезы зло блеснули в ее глазах. – Уж не ту ли принцессу, о которой идет переписка с хеттами? Ты решил взять вместо меня, дочери митаннийского царя, хеттчанку! Думаешь, жрецы не смогут распространить на нее свое влияние? Боюсь, ты ошибаешься. Твой брак будет незаконным, потому что я не дам тебе развода, а тебе не позволят посадить на трон Египта какого-то ублюдка!

- Что? – ноздри фараона расширились от гнева.

- Да, да! – слезы текли у царицы по щекам. – От хеттчанки у тебя будет прекрасный наследник, достойный тебя, о божественный! Прощай! – она резко повернулась, быстро пересекла зал и скрылась за дверью.

Повелитель, не двигаясь, посмотрел ей вслед и выдавил из себя улыбку. Улыбка получилась злой. Он хлопнул в ладоши.

- Позови моего писца, - приказал он вошедшему слуге. – Пусть поторопится и захватит послание к хеттскому правителю. – Он чуть помедлил, дождавшись, когда слуга уйдет, и добавил. – У нас для него есть хорошие новости.

В прозрачной тени пальм Западного оазиса, куда стремятся разум и плоть любого мучимого жаждой путешественника, работали полуобнаженные крестьяне, стоя, как всегда, по щиколотку в протухшей содовой воде. Здешняя земля, которая представляла собой грязную жижу, была поделена между ними клочками и нуждалась в постоянной обработке. Едкое болото разъедало кожу, но все же давала скудное пропитание – соду покупали параситы, обрабатывавшие ее раствором тела умерших.

Вокруг оазиса, насколько хватало глаз, расстилалась желтая гладь песков, теряющихся за горизонтом. В такой зной ни ящерица, ни зверь не показываются на раскаленной поверхности пустыни. Даже птицы не осмеливаются пролетать над этими местами днем, во время царствования светила-Ра. Каждому существу, дерзнувшему в этот час отправиться в путь через пустыню, уготована смерть.

Сегодняшний день был особенно знойный. Чувствовалось приближение урагана пустыни – тифона. Все живое, и без того измученное жарой, и вовсе переставало двигаться. Одни только крестьяне, преодолевая изнеможение, продолжали работать до тех пор, пока это было возможным. Они то и дело поглядывали по сторонам, чтобы не пропустить начало урагана и успеть вовремя укрыться от него. В такие дни дорога была каждая минута

Молодой крестьянин распрямил одеревеневшую от работы спину и в очередной раз огляделся, не покажется ли вдалеке песчаное облако, зловещий признак надвигающейся беды. От усталости рябило в глазах и потому он не сразу признал в далекой черной точке, затерявшейся на слепящей глади песков, человеческую фигуру. Немного передохнув, он вновь взялся за кетмень, и тут его взгляд опять упал на фигурку одинокого путника. Крестьянин приложил к бровям ладонь и из-под нее всмотрелся в слепящее песчаное пространство. Зорким взглядом он угадал в этой точке медленно приближающуюся женщину в черном. Какой сумасшедшей вздумалось брести пешком через пустыню?! Может, уличенная в неверности жена бежала от гнева мужа?

Размышляя таким образом, крестьянин возобновил работу, потому что отвлекаться было некогда, воздух становился все горячей и все ближе надвигался знойный смерч. Тем временем черная точка росла и подвигалась прямиком к оазису. Это и неудивительно – любое существо, застигнутое солнцем среди песков, стремилось скрыться от беспощадных лучей в тени жидкой зелени, чтобы забыться в мнимой прохладе после перенесенного ада. Чахлая растительность, кружевная тень пальм и отравленная содой влага на мертвом черепе песков казались неземным блаженством, почти мечтой. Но не для тех, кто здесь трудился, убивая себя.

Крестьянин всего несколько раз ударил кетменем по раскисшей почве, когда ему почудился тихий женский голос:

- Ну, вот и отдых, доченька…

Может, жара вызвала болезнь в его мозгу, и он спутал ход времени, но когда крестьянин оглянулся, он увидел шагах в пяти от себя узколицую женщину в черном одеянии и маленькую девочку лет трех, пристроившихся на относительно сухом клочке земли. Крестьянин посмотрел на пустыню, туда, где, казалось, только что возникла подвижная черная точка, но сейчас там ничего не было, кроме песка, ослепительно горящего на солнце… Наваждение? – Крестьянин тряхнул головой. Да, знойный воздух так обманчив! Сколько путешественников были сбиты с толку видениями прекрасных городов и благословенных оазисов с живой водой прозрачных озер, которые беспощадно растворились в дрожащем зное, унося с собой надежду на выживание.

- Мама, я устала, - пожаловалась девочка.

- Приляг у меня на коленях и вздремни, - ласково ответила женщина.

- Добрый человек, - обратилась она к крестьянину. – Не оставь милостью моего ребенка. Дай ему глоток воды.

Крестьянин подошел к своей сумке, покопался и извлек небольшую кожаную фляжку. Молча подал женщине.

- Пей, Нефру.

Девочка потянулась к фляге, припала к ней пухлыми губками и стала жадно пить. Она была так хороша, что крестьянин невольно улыбнулся, залюбовавшись нежным существом, словно сошедшим с небес.

Когда девочка утолила жажду, женщина велела ей вернуть флягу хозяину, поблагодарила его за доброту, но к воде так и не прикоснулась.

- Сама почему не пьешь? – удивился крестьянин.

Мне не надо, - отозвалась едва слышно она и две легкие тени легли под глазами, большими и некогда прекрасными, но истомленными каким-то горем.

Крестьянин бросил фляжку в сумку и опять взялся мотыжить, но то и дело поглядывал на незнакомок, примостившихся в тени больших пальм. Он недоумевал: откуда взялась девочка, ведь женщина шла по пустыне совершенно одна?! Но поскольку на размышление времени у него не было, он не придумал лучшего объяснения, чем то, что девочка, видно, сидела на спине матери. Такой ответ его почти удовлетворил, хотя он и не мог вспомнить, чтобы у женщины была какая-то ноша. Много непонятного происходило в этот день – такое порой случается в жизни. На мгновение крестьянину почудилось, что он пребывает в каком-то сне. Он решил, будто женщина и ее дочурка только привиделись ему. Однако, в очередной раз обернувшись, он нашел на прежнем месте одну спящую девочку, уютно свернувшуюся в жухлой траве. То, что матери не было поблизости, поначалу не волновало крестьянина. Но проходило время, а мать все не появлялась.

Встревоженный, крестьянин огляделся по сторонам, потом влез на скользко-волокнистый ствол пальмы и увидел далеко в пустыне знакомую черную точку. Женщина бежала прочь от оазиса. Зачем она шла в зев пустыни? – ведь ей там не выжить! Почему она бросила ребенка? Со стороны пустыни начинало наносить колючие раскаленные песчинки. Поднимался ветер. А черная точка упрямо двигалась ему навстречу и вскоре совсем исчезла в сплошной желтой пелене поднятого ветром песка.

Он спустился на землю и склонился над спящей. Девочка во сне была еще прекрасней. Он не удержался и прикоснулся своей мозолистой ладонью к ее лбу. Та легко вздохнула во сне. Голова ее оставалась лежать на мягкой земляной кочке, как на материнских коленях, и крестьянин с шумом втянул в себя воздух.

ГЛАВА 2

1372 год до Рождества Христова

Через двенадцать лет Египет вступал в новую эпоху – великий фараон Амонхотеп III, да царствует он вечно, ушел к своим божественным предкам, оставив после себя малолетнего наследника. С утратой властителя в стране прекращалась целая эпоха, останавливалось летоисчисление. И возобновлялось опять – с приходом молодого фараона, отсчитывая каждый год его правления, как новую эру.

Эту страну, благословенную и процветающую, основали очень давно жрецы, хранители великих знаний могущественных предков. Они обладали тайнами, ведали науки, но не стремились к власти, ибо сама власть нуждалась в них. Но шли века, и с каждым новым правителем все труднее приходилось жрецам, все упрямее и несговорчивее становились фараоны, не желающие ни с кем делиться властью.

Жрецы были усердны и терпеливы. Они хранили молчание и чувствовали, что когда-нибудь настанет их время.

Старшего сына Амонхотепа III они воспитывали с особой неутомимостью, поощряя его талант, рвение и удивляясь той безропотности, с которой он сносил все тяготы жреческой жизни. Амонхотепу было уже двадцать восемь, и за все годы учебы в храме он ничего не видел, кроме этих стен, прохладных даже в самую жестокую жару. Жрецы опасались отпускать его от себя, и он свыкся со своей странной участью. Погруженный в вечные раздумья, нелюдимый и незаметный, для многих он был как бы невидимкой, бесшумной тенью наследника великого трона, второе десятилетие своей жизни проводящего в служении Амону-Ра. Его преданность священным книгам и воле богов для всех была очевидной. Поэтому верховный жрец не задумывался, кого сделать новым повелителем Египта после смерти Амонхотепа III. Его выбор был определен задолго до этого дня. Может, еще тогда – двенадцать лет назад, в золоченом зале, во время разговора с повелителем Египта.

- Фараон Амонхотеп III перешел в мир богов, чтобы пребывать среди них вечно! – вещал верховный в сумраке ипет-исутского храма Амона-Ра, где в этот час собрались все жрецы города Уасета; узкий проблеск солнечных лучей попадал в помещение через отверстие в потолке, окружая фигуру верховного таинственным облачком сияющих пылинок. – Мы, жрецы могущественного Амона-Ра, должны теперь же решить, кто станет нашим повелителем.

- Наследник определен фараоном! – раздалось из темноты. – Тот, кому полагается заступить на трон египетский.

- Кто? – прогремел голос верховного. – Презренный Рабсун, сын хеттчанки? Той самой, что заняла место рядом с фараоном после изгнания им первой и законной супруги?

- Верховный жрец сошел с ума, - зашептали справа. – Он навлечет на нас невиданные бедствия.

- Я только помогаю восстановить справедливость! – громовым басом изрек верховный. – Малолетний сын хеттской царевны не смеет называться наследником Амонхотепа, пока существует истинный фараон. Он должен принять власть и по праву первородства, и по закону, нарушенному его отцом, который тем самым мы восстановим во имя Амона-Ра! Мать подлинного наследника, митаннийская принцесса, так и не дала развода своему супругу. Он же, в свою очередь, не спросив совета у бога и у нас, взял себе дочь властителя хеттов. Амонхотеп отверг старшего сына, носящего одно с ним имя. Он хотел избавиться от влияния Амона-Ра, потому что боялся, что его сын, много лет прослуживший в храме, будет и впредь пользоваться мудростью жрецов, передающих древние знания только великим властителям. Фараон нарушил законы и традиции. Он отдалился от отца своего, Амона-Ра. Он не хотел возводить на трон того, кто посвящен в самые сокровенные наши тайны.

- Верховный жрец забывает, что каждый фараон проходит обязательный обряд посвящения…

Резко обернувшись в сторону говорившего, верховный служитель процедил:

- Этот фараон будет фараоном жрецов. Он принадлежит нам. Он провел среди нас слишком долгий срок и жизнь народа вряд ли когда-нибудь пробудит в нем интерес. Страной будем править мы, достойные и мудрые хранители традиций и знаний. Не к этому ли стремилось жречество на протяжении двадцати веков?

Со всех сторон послышалось нерешительное бормотание:

- Не будет ли возмущения среди номовой аристократии?

- Как отнесется народ к смене наследника, объявленного Египту покойным фараоном?

- Да, за десять лет народ привык считать наследником сына хеттчанки. Как же быть?

Верховный подождал, пока гомон немного утихнет и, дерзко глядя в разверзающуюся перед ним темноту, произнес:

- Народ подобен волу, на которого надевают ярмо. Всякий вол стремится к одному: меньше работать и больше поглощать травы. А до того, какое на нем ярмо: простое или изукрашенное драгоценностями, ему дела нет.

Его слова вызвали замешательство среди жрецов, и только спустя некоторое время раздались несмелые голоса:

- Верно говорит верховный жрец.

- Он прав.

- Боги на нашей стороне…

- Что скажете, мудрые мужи? – наконец спросил верховный.

- Ты прав, ты прав, мудрейший, - заговорили жрецы. – Нам не нужен мальчишка. Пора восстановить права жречества.

Голоса крепли:

- Молокососа вместе с незаконной царицей убрать из дворца фараона!

- Законного наследника вернуть на трон!

- Вы поистине мудры, мои братья, слуги Амона, - верховный притворно улыбнулся темноте. – Да услышит нашу волю великий Амон-Ра и да разделит с нами наши тревоги.

Верховный жрец простер руки вверх и зычно прокричал:

- Отныне фараоном Египта будет Амонхотеп IV, да не затеряется в потоке времени его бессмертное имя!

И пылинки, поднятые звуком его низкого голоса, взвивались вверх, отскакивали от сияющих ладоней и стремились улететь к светящемуся отверстию, которое, словно солнце-Ра, блистало в черноте потолка.

Резвый ветер гнал маленькое рыбацкое судно под косым треугольным парусом вдоль побережья Пелопоннеса. Ладно сложенный голубоглазый юноша, находившийся в лодке, умело управлялся со своим суденышком, что выдавало в нем опытного рыбака. Много раз выходил он в море, чтобы забросить сети: сначала вместе с отцом, а теперь – в одиночку. Привычное занятие для жителя этих мест. Но отчего-то Тотмий противился обыденному. Он мог быть хорошим рыбаком, но его учителем стал ленивый гончар, считающий себя самым нужным человеком в округе. Учеников он не терпел, не старался им передать свое ремесло и быстро от них избавлялся. Себя он требовал величать «мастером», но от него Тотмий научился только месить глину и вращать ее на гончарном круге. Ничему другому мастер не обучал. Он делал посуду, не замечая живой мир вокруг себя, который так отчетливо, до щемящей боли в сердце чувствовал Тотмий. Заплывая на отцовской лодке в море, он мог подолгу смотреть на волны, на расходящуюся в стороны ленту берега. И солнечные блики играли на его загорелом лице, заглядывали в глаза, будто стараясь догадаться, о чем думает этот шестнадцатилетний юноша? А у него в это время на душе тоже плясали солнечные зайчики. Он видел на горизонте облака, и они были для него новыми землями. Он запрокидывал голову, силясь днем сквозь отчаянную синеву неба увидеть звезды, но это почему-то не удавалось. То ли дело луна! Она могла появиться в любое время дня, будто забыв о своем истинном предназначении. Тотмию казалось, что она ищет его, и он тихо улыбался ей, лежа на дне лодки, подложив под голову руки. И луна грустным личиком смущенно улыбалась в ответ. Она была похожа на робкую девушку, и Тотмий мечтал вылепить ее портрет, как только найдет подходящую глину. Он мог лежать на дне лодки и часами думать о том, как выглядела бы луна, будь она человеком: удивленно приподнятые черные брови, зелено-серые глаза в искрах длинных ресниц, улыбающиеся полные губы. Но это уже совсем не луна, а кто-то другой, очень знакомый… Кто же? Может, мать, которая умерла в ту пору, когда он был еще ребенком?

Но сегодня Тотмию было не до луны. И не для рыбной ловли он вышел в море на отцовской лодке. Его голубые глаза горели нетерпением и счастьем, которые бывают у человека, решившегося на отчаянный поступок. Он развернул свое суденышко, и смело направил его в объятья моря, надеясь рано или поздно достигнуть страны детских грез, лежащей где-то за фиолетовым морским горизонтом. Он знал с малых лет, что там живут люди, которые поняли бы его стремление и наверняка смогли бы научить передавать красоты мира.

Тотмий торопился. Он надеялся отплыть подальше от дома, пока не хватится отец, а лодка, как ему казалось, замедляла ход и ветер переставал надувать парус. Тотмий, тихонько поругиваясь, часто и досадливо оборачивался.

Высокий зеленый холм, под которым находился его дом, отдалялся не так быстро, как ему хотелось, и Тотмий, в очередной раз оглянувшись, увидел на берегу фигуру отца, машущего ему рукой. В этот момент у юноши странно перехватило дыхание и сжалось сердце. С трудом сдерживая неожиданные слезы, Тотмий отвернулся.

Вскоре он отыскал взглядом в открытом море большой иноземный корабль, который вначале принял за египетский. Но это оказалось судно финикийцев. Он направил свою лодку наперерез и, приблизившись, стал громко кричать, стараясь привлечь внимание.

Корабль был хорош: вдоль бортов крепились решетки из прутьев для ограждения палубного груза; мачта несла прямоугольный парус на двух изогнутых реях, подобно египетской традиции – вот почему юноша ошибся, увидев судно издалека.

На борту заметили лодку Тотмия, и мускулистые гребцы подняли весла над водой. Богато одетый финикиец с пышной бородой отдал приказ принять гостя, и расторопные загорелые люди помогли юноше подняться на борт, крепко привязав лодку к кораблю.

- Я готов выслушать тебя, - после приветствия сказал богатый финикиец, - Ты юн и пытлив. Чего ты хочешь от меня?

Тотмий немного растерялся. Финикиец говорил на его языке очень чисто и как-то по особенному мягко.

Переборов внезапную робость, юноша попросил:

- Мне нужно в ту страну, где люди строят настоящие горы для своих властителей. Ты знаешь, как доплыть туда?

- Ты говоришь о стране пирамид? – финикиец удивленно поднял брови.

Тотмий от волнения покусывал губы; он вдруг испугался, что финикиец посмеется над ним.

Но вместо этого услышал:

- Ты собираешься доплыть туда на таком утлом суденышке? Наверное, ты очень смел. Но зачем тебе страна пирамид?

- Мне нужно туда попасть, - стиснув стучащие от волнения зубы, проговорил юноша; он чувствовал, что его бьет озноб.

- Прекрасно, о путешественник! – воскликнул финикиец. – Тебе очень повезло – мой корабль везет много товаров в те благословенные края.

Тотмий живо взглянул на торговца, тот заметил промелькнувшее в его глазах счастье и продолжал:

- О, юный мореплаватель! Ты должен быть благодарен судьбе, пославшей тебе мой корабль, ибо сейчас я принял решение оставить тебя здесь. Ты мне понравился и потому ты очень скоро попадешь туда, где среди песков стоят пирамиды!

Молодой человек неумело поблагодарил доброго торговца, а тот велел отвязать от борта рыбацкую лодку. Она еще долго плыла за кораблем, словно не желая расставаться с молодым хозяином. Юноша смотрел на нее и невольно переводил взгляд на берег, подернутый голубой дымкой, где под высоким холмом стоял, наверное, сейчас его отец и с тоской смотрел на корабль, увозящий Тотмия.

Судно двигалось быстро, влекомое двумя рядами весел. Тотмий ощущал себя птицей, выпущенной на волю. Он вдыхал морской воздух, который здесь был не такой, как у берега, и думал о той стране, куда привезет его добрый торговец.

Три жреца в леопардовых шкурах, наброшенных на плечи, стояли в золоченом зале, как и двенадцать лет назад, и их фигуры матово отражались на блестящем полу. Но не Амонхотеп III восседал перед ними на троне. Его место занимала иссушенная аскетической жизнью фигура наследника, неподвижного и похожего на собственное изваяние. Амонхотеп казался очень высоким и нескладным. Его узкое лицо оканчивалось длинным подбородком, черты были грубыми и крупными: большой нос, большие полные губы с опущенными книзу уголками, высокие брови и огромные глаза, казавшиеся узкими оттого, что были обведены жирной линией черного мустайма. Опухшие веки и мешки под глазами выдавали накопившуюся усталость. Высокий лоб переходил в золотой шлем, из-под которого нелепо торчали крупные оттопыренные уши. Парика наследник не носил, а свои волосы у него были сбриты, как у жреца. Его шлем украшал золотой урей, змея – символ царской власти. Облачение подтверждало, что на троне – новый властелин Верхнего и Нижнего Египта.

Верховный жрец низко поклонился и, смиренно сложив руки, тихо произнес:

- На тебе, о божественный, лежит благословение Амона-Ра. Жрецы храма, в котором ты провел много лет, пришли просить тебя не оставлять нас милостью. Боги ждут тебя, мой господин.

Амонхотеп, не моргая, смотрел на верховного, который продолжал излагать свою просьбу:

- Мы хотим, чтобы ты стал нашим верховным жрецом сейчас, сразу же после обряда посвящения в фараоны.

Это было большой честью для правителей. Обычно они добивались жреческого сана только к середине, а то и к концу правления. Для этого было необходимо знать тайны богов и принадлежать к касте посвященных.

- Согласен ли ты, единственный сын Амона, принять на себя священные обязанности?

Лицо наследника оставалось каменным. Может, жрец и вправду говорил с изваянием?

Вдруг губы Амонхотепа разомкнулись. И до верховного жреца донеслись раскаты голоса, еще более низкого, чем его собственный:

- Я не могу принять этой величайшей чести. Я недостоин.

Верховный жрец остолбенел:

- О, божественный! Объясни, что гнетет тебя?

В ответ наследник пристально посмотрел в глаза вопрошающего. Тот не выдержал и потупился.

Тогда Амонхотеп неспешно добавил:

- Я не слишком долго служил богам и понимаю, что мне рано брать на себя смелость называться верховным жрецом.

- О, воплощение Амона! Ты говоришь мудро! – низко кланяясь, сказал жрец.

Его спутники присоединились к нему в поклоне.

- Я неопытен и нуждаюсь в наставнике, - продолжал наследник. – Верховный сановник Рамосе, преданный моему отцу, Амонхотепу III, не может и не должен оставаться у трона, - он вновь долгим внимательным взглядом окинул верховного. – Ты понимаешь меня?

- Да, божественный, - ответил тот, еще не зная, что может сказать дальше молодой повелитель, но уже ощущая легкую дрожь в коленях, сопутствующую радостному волнению.

И услышал:

- Место верховного сановника займет человек, которому я могу довериться. Этим человеком будешь ты.

Верховный жрец с трудом скрыл свой восторг и, изобразив смущение, произнес:

- Я не смел даже подумать о таком.

- Ты – мой наставник и я хочу видеть тебя подле своего трона, - глухо молвил Амонхотеп.

- Я преклоняюсь перед решением божественного! Да услышит твои слова Амон-Ра, сияющий на небе! – в который раз верховный низко поклонился и после этого вкрадчиво произнес. - Поскольку мой повелитель не хочет принять на себя статус верховного жреца, я осмеливаюсь спросить, как скоро у нас появится царица?

Глаза наследника сверкнули.

- Ты так спешишь, мудрый Такенс!

- Я не хочу, чтобы ты повторял ошибки своего отца, божественный.

- Ты говоришь о том, как он трижды нарушил закон? – мрачно осведомился Амонхотеп. – Изгнал мою мать, законную царицу, без развода женился на чужеземке под видом укрепления отношений со страной хеттов и дал Египту наследника, уже будучи отнесенным к касте жрецов?

- Все верно, божественный.

- А разве я не нарушил закон? - неожиданно спросил Амонхотеп. – Я изгнал провозглашенного отцом наследника и захватил власть. Разве после этого я достоин сана верховного жреца Амона-Ра?

Последнюю фразу он почти выкрикнул, а на его лбу и между бровями пролегли две глубокие длинные складки. Он замолчал.

- Не терзайся, о божественный! – вкрадчиво проговорил Такенс. – Ты же знаешь, что это было сделано во имя процветания государства, ради справедливости, попранной много лет назад твоим отцом. Ты всегда был слишком строг к себе. Но если ты хочешь во всем следовать законам, тебе нужно жениться и произвести потомство до посвящения в жречество. Дай волю своей плоти, а мы незамедлительно займемся поисками достойнейшей.

- Какие слова я слышу из уст твоих! – вскричал Амонхотеп. – Не ты ли внушал мне истину о пагубности грязных плотских желаний? Ты ли это, мой наставник?

- Успокойся, божественный! – улыбнулся жрец. – Порой полезно забывать о наставлениях. Нужно уметь лавировать в бурном тифоне жизни.

И хотя верховный чувствовал на себе тяжелый неподвижный взгляд Амонхотепа, он продолжал сохранять спокойствие и уверенность, вещая свои наставления.

- Люд