ГЛАВА 17

1364 год до Р. Х.

У последней жены Анхота шли роды. Молодая и замечательно прекрасная женщина, произведшая не свет двух девочек, которым было три и два года, теперь никак не могла разрешиться от бремени и мучилась с момента заката солнца всю долгую атирскую ночь. Женщины, столпившиеся вокруг ложа роженицы, сочувствовали бедняжке, издавая при этом такие вздохи и крики, что она была уверена, – этих родов ей не пережить. И в ужасе шептала слова молитвы, обращаясь к богине Нехбет, способной облегчить страдания матери в тяжелый час рождения младенца.

- О, великая Нехбет, - срывалось с ее губ. – Помоги мне, сделай так, чтоб он увидел свет! Я молю тебя, пусть это будет мальчик, я назову его в твою честь… О, великая Нехбет! Мой сын будет верен тебе и прежним богам, которым теперь нет места в Египте! Сжалься надо мной, милосердная…

В комнате стало светлее, и все предметы и лица приобрели синий предутренний оттенок.

Наконец луч Хепри ворвался в помещение и скользнул к ложу несчастной, но в тот же момент слуги закрыли окно плотной тканью, чтобы солнце не потревожило госпожу.

И вот тут-то роженица, вцепившись в чью-то руку, отчаянно взвыла, точно ее рвали на части. Все дружно и громко закричали вместе с ней, но никто не сдвинулся с места. И лишь спустя несколько минут кто-то из женщин сообразил, что это уже не истерика госпожи, а настоящие роды – ребенок просился на свет.

Вскоре он появился – длинное нелепое тело, веревками висящие ручки и ножки, запрокинутая голова со сморщенным багровым личиком. Он оказался в цепких руках маленькой женщины, которая обмыла его в душистой воде, любуясь им.

- Мальчик! – сказала она матери.

- Да, да, точно, мальчик! – дружно поддержали ее другие женщины.

Но роженица, покрытая крупными каплями пота, не слышала их, погрузившись в глубокий сон, похожий на обморок. Эта ночь истощила ее.

- Какой красивый мальчик! – квохтали над ребенком женщины. – Хорошенький, маленький!

И тут одна из них, самая молодая, скорее из любопытства. Чем из-за тревоги, спросила остальных:

- А почему он до сих пор не кричит?

Все разом замолчали, уставившись на новорожденного, а потом закричали. Все, кроме младенца. Его переворачивали вверх ногами, трясли; ему давили на крошечную грудь, дабы помочь душе зажечь в нем жизнь. Но все было тщетным.

И вот в отчаянии и злости кто-то из женщин схватил с огня горячую воду, плеснул в сосуд и, не помня себя, бросил туда ребенка.

- Вот тебе, негодник! Получай за то, что всю ночь не давал нам спать и извел свою мать!

Ребенок ушел под воду, даже не шевельнувшись.

- Поделом тебе! – крикнула злючка.

Но самая молодая, обжигаясь, выхватила мальчика из кипятка и окунула его в холодную воду.

- Хочешь, чтобы он остудился? – зло хохотала та, что бросала его в кипяток. – Гляди, он еще простудится. Лучше б ты его не трогала! Дай мне его сюда!

И она схватила ребенка, желая бросить опять в кипяток, но самая молодая не желала уступать мальчика и вцепилась в него с другой стороны. Они тискали и тягали его, рвали из рук, и никто не мог их разнять. И вдруг ребенок под их руками закричал.

Все разом замерли, остолбенев. А малыш плакал, дергая ручками и ножками, сжимая в комок свое уродливое багровое личико.

- О, какой красавец! – воскликнула старуха.

- А какой громкоголосый! – поддержала ее другая.

- Выкарабкался! – удивилась злючка. – Прямо-таки чудо!

- Слава богине Нехбет! – сказала самая молодая. – Надо сказать хозяину, чтобы назвал мальчика в честь покровительницы царской власти, которой молилась госпожа, Нехбетумом.

- Как бы не навлечь немилости фараона, - напомнил кто-то из женщин.

- Владыка не будет вредить младенцу, - ответила старуха. – Нехбетум – красивое имя. Вот какой он! – и она подняла ребенка над головой.

А он плакал от боли и одиночества. Ему хотелось, чтобы его перестали трогать и мучить. Он мечтал вернуться туда, где было так хорошо и спокойно, к чему он привык. Он отчаянно плакал, взывая к защите. Но та, которая могла оградить его от врагов и людского зла, неподвижно распростерлась на ложе в стороне от него, и он не видел ее, как и солнца, ласкового и яркого. Наверное, потому он и плакал так горько, и ничто, казалось, не могло его утешить.

По знойным улицам Уасета шел высокий человек, завернутый в длинную походную накидку. По его обуви и одежде можно было понять, что он принадлежит к свите фараона. Миновав кварталы зажиточных египтян, он очутился среди скромных построек ремесленников. Там человек слегка замедлил движение, словно пытаясь сориентироваться на месте, но вскоре решительно направился к одному из домов и, отворив дверь, скрылся внутри.

Косые лучи солнца падали на постель, затерявшуюся среди груды каких-то черепков и каменных глыб. Пахло пылью и крысами. Вошедший чуть не упал, споткнувшись о брошенные на дороге обломки скамейки. Дремавший на постели человек встрепенулся и, повернув лицо, спросил слабым голосом: «Кто здесь?»

- Это я, - ответил гость. – Твой ученик Тотмий.

- Тотмий? – переспросил старик. – Что тебя привело сюда?

- О, досточтимый Махрос! – воскликнул молодой человек, подходя к больному. – Наверное, ты знаешь о новом городе, в который переезжает весь двор, в том числе и я.

- Куда? – переспросил старик.

- В Ахетатон, так фараону было угодно назвать его.

- И ты пришел проститься?

- Нет, мастер, я хочу просить тебя поехать вместе со мной.

- Зачем?

О, почтенный Махрос! Неужели тебе необходимы объяснения? Ты нужен нам!

- Кому?

- Мне нужен, досточтимый Махрос.

- В чем эта необходимость?

- В твоем опыте, я хочу учиться у старейшего скульптора двора.

- Я давно уже не придворный.

- Но, - Тотмий замялся. – Я знаю, что ты одинок и болен, и я хочу, чтобы ты не чувствовал себя брошенным.

- У тебя еще нет учеников? – осведомился старик.

- Нет, но сейчас это неважно.

- Ты хочешь научить своим премудростям меня?

- Нет, о мастер! Я не смею!

- Юноша, - произнес старик. – Я открою тебе историю своей жизни. Может, она окажется в чем-то полезной тебе…

- Я готов слушать, почтеннейший, - Тотмий присел подле постели на полуразвалившуюся скамейку, а Махрос возвел глаза к потолку и начал:

- Когда я был молод, меня тоже посещали дерзкие замыслы. Я хотел перевернуть устои, бросить вызов жреческим канонам. Действительно! Какое отношение к моему искусству имеют жрецы? Кто лучше меня знает тонкости моего мастерства?.. Я спорил, дерзил… Это было еще в ту пору, когда на троне Египта сидел Мемноний III, отец нынешнего фараона. Я состоял при нем придворным ваятелем и надеялся, что мои опыты будут поддержаны и защищены владыкой. Но я ошибся. Фараон не позаботился о том, чтобы отвести от меня нападки жречества. Он не хотел борьбы, он слыл дипломатом. И служители богов напустились на меня, грозили карой… - он тяжело вздохнул. – Да, они умели убеждать! И они отбили у меня всю охоту к поиску. Безрассудный юнец, с тех пор я стал бояться всего, что могло бы угрожать моей жизни. Я дрожал и постоянно оглядывался на авторитеты. Это вошло в привычку. Вот почему я всякий раз распекал тебя, Тотмий. Я пытался внушить и твоему сердцу тот страх, что на протяжении долгих лет жил в моем теле.

- Поэтому ты ушел? – спросил Тотмий. – Ты не хотел учиться у меня?

- Нет, - старик подумал и продолжал. – Когда палка вырастает кривой, ее выпрямляют, долго отмачивая в воде. Но если кто-нибудь захочет вновь искривить ее, не отмачивая, памятуя, что такой она была когда-то, палка сломается…

- О мастер! Ты же не палка! Кто собирается ломать тебя?

- Я сам. Я решил отойти от ремесла, и мне это было нелегко.

- Но зачем?

- Когда-то я предал себя. Вот уже три с лишним года я не брал в руки инструменты ваятеля. А когда мне попалась на глаза одна из моих старых работ, я решил ее повторить и не смог! Я не смог… Тотмий! – голос старика дрогнул, из глаз по щекам покатились слезы. – Значит, я зря дожил до таких лет. Нет того человека, который боролся со жречеством тридцать лет назад! Я умер гораздо раньше, чем понял это. И не осталось ничего взамен. Ни настоящих учеников, ни стоящих работа, лишь те, которые так поразили тебя однажды – маленькие робкие попытки, до которых жречество не добралось и не уничтожило их.

- О, почтенный мастер! – удивленно воскликнул молодой человек. – Если я понял правильно, мне довелось учиться на скульптурах, созданных тобой?

- Да.

- Тогда я могу действительно считать себя учеником мастера Махроса.

- Это было бы несправедливо. Ты учился без моей помощи.

- Но я восхищен тобой, почтеннейший! Почему же ты раньше ничего не говорил? Я мог бы знать о твоем подвиге!

- Что ты говоришь, юноша? – старик с досадой отвернулся к стене. – Это самый постыдный период в моей жизни.

- Ты поедешь со мной.

- Куда мне ехать, если лодка моей жизни вскоре прибьется к берегам страны мертвых?

- Нет, ты просто болен.

- Увы, мой друг, - проговорил старик. – Когда художник бездействует, когда он видит, что не нужен никому, он оставляет привычные вещи и живых людей и, воссоединившись с Осирисом, уходит, чтобы обрести вечный покой. Так говорили древние. Не перебивай! Не учи меня, что Атон – единственный бог Египта. Когда-нибудь он закатится, подобно солнцу, ибо богов объявляют люди. Они так поступают, чтобы стать сильнее. Наш фараон умен и властен. Да пошлют ему боги удачу и долголетие! А теперь, Тотмий, ступай к своему повелителю. Не думай обо мне. Ты поступил честно, но ты должен идти дальше. Пусть тебе повезет больше, чем мне.

Тотмий медленно поднялся и повернулся, чтобы уйти.

- Подожди, - остановил его старик; тот повиновался. – Скажи, мальчик, кто учил тебя скульптуре?

- Ты, мастер.

- Нет, кто был до меня? Как имя того человека?

- Ну-от-хаби, - после паузы ответил Тотмий.

- Нуатхаба? – переспросил Махрос, пробуя имя на слух. – Он, вероятно, величайший ваятель!

- Нет, он ювелир.

- Кто?

- Мастер, создавший прекрасные браслеты для царицы Египта, - пояснил молодой человек.

- Видел, - прошептал старик. – Но я не могу понять, как мог ювелир научить скульптура ваянию. Значит, был еще кто-то до него. Кто?

- До него? – Тотмий усмехнулся, вспоминая мастера-гончара и его бестолковые уроки. – Поверь, почтеннейший, этот человек не имел ни малейшего представления об искусстве. Он был простым гончаром по имени Плоний.

- Тогда, значит, Нуатхаба твой учитель? – старик задумался. – Кто он? Где его дом?

- В Китае. Это очень далеко отсюда. Он купил меня на рынке рабов и научил всему, что знал о ваянии.

Махрос долго молчал, обдумывая услышанное, и, наконец, сказал:

- Если ты проделал путь в Египет из той страны, что находится где-то за краем света, значит, так было угодно богам. Иди же, чужеземец, я благословляю тебя. У тебя очень много работы, - и с этими словами старик закрыл глаза.

Стараясь не шуметь, Тотмий вышел на улицу, на яркий свет, и только здесь сообразил, что старого Махроса больше нет. Он вернулся в комнату, подошел к постели. Мастер не дышал и не двигался.

- Благодарю тебя, учитель, за твое благословение, - тихо сказал Тотмий, глядя на то, что еще несколько минут назад было Махросом.

Постояв еще немного, молодой человек отправился к поселку Ипет-Рес, где жили мастера бальзамирования, и, заплатив несколько дебенов, вместе с одним из параситов отправился к дому умершего.

Убедившись, что с телом будет сделано все необходимое, Тотмий поспешил во дворец. Его узнавали на улицах, приветствовали, а он, не замечая слов и криков в свой адрес, проходил дальше, потрясенный смертью Махроса и тем, что тот сказал ему.

А Амонхотеп IV со своим двором переезжал в новый город, который был построен на левом берегу Хапи всего за три года. И объявил фараон о том, что отныне столица Египта – Ахетатон, прекрасный город, построенный тысячами людей, воинами и рабами, крестьянами и ремесленниками. И главные улицы его струились, словно реки, вдоль течения Хапи, а в центре располагался превосходный дворец, разделенный на две половины. В одной из них поселилась семья фараона, в тени огромных садов, где в самый жаркий полдень среди свежести водоемов и зелени деревьев лежала благодатная прохлада. И был дворец обрамлен колоннами и отделан поливными фаянсовыми плитками и прекрасными росписями. И основание его было каменным, а колонны – деревянными, а сам он строился из сырца, как и весь Ахетатон. Главный фасад дворца выходил на передних двор, украшенный великими статуями Амонхотепа IV. А рядом со дворцом находился храм. И множество других храмов города, открытых и огромных, как дворы, были готовы к религиозному церемониалу в честь нового бога Египта.

И наступил тот день, когда на ступенях дворцового храма, уносящего в небо гладкие колонны, фараон сказал народу:

- О, люди Египта! Вы, истинные египтяне, и вы, пришлые иноземцы: палестинцы и семиты, эфиопы и сирийцы, нубийцы и финикияне! Я, царь Верхнего и Нижнего Египта, владыка Обеих Земель, нарек этот город Ахетатоном, что означает «Горизонт Атона», во имя моего бога и бога всего Египта. Единственный покровитель мира – солнце. Без него ничего на земле не существует, и природа умирает по ночам. Каждый зверь или птица, человек или насекомое ждут наступления утра; тогда вновь проснутся вокруг, оживут, запоют птицы, и люди вознесут молитвы к небу, туда, где среди зноя живет он – бог-солнце, могущественные и справедливый Атон, покровитель всех народов, населяющих мою страну.

И, заметив оживление среди собравшихся, фараон продолжал:

- Да, бог Атон – создатель земли, неба и всего сущего! Он прекрасен, как луч света, он щедр, как солнце, он мудр и справедлив и отныне он – бог каждого из вас. Он – покровитель этого города, куда не войдут старые боги, где им, проникшимся лжи, нет места. Отныне не прославляйте никого, кроме Атона, ибо таково имя истинного покровителя Египта. И я – его единственный сын, у которого никогда не было матери, теперь его верховный жрец. Я отвергаю свою прежнее имя «Амон доволен» и беру другое – «Угодный Атону», Эхнатон, «Свет Атона», владыка венцов, властитель Египта…

На лицах у многих из слушателей было написано недоумение. Среди собравшихся были и люди фараона, и Нефру, вся светящаяся радостью, с обожанием смотрящая на своего божественного супруга. Выражение лица Хоремхеба напоминало застывшую гипсовую маску. Другие слушали фараона с почтительным удивлением: Юти, Паренеффер, Тотмий, Асахадон, архитекторы и ваятели, стражники и ученые. Они пытались скрыть то волнение и дрожь, вдруг охватившую их и пронизывающую насквозь, до озноба. Но настоящим потрясением для всех стало сообщение о перемене имени повелителя. Кое-кто даже переспросил у соседа, думая, что ослышался. И фараон подтвердил свою волю, и каждый понимал, что он задумал нечто великое. Все ждали продолжения событий. И фараон не обманул их ожиданий.

Выждав паузу, он сказал:

- Все служили старым богам, и имена ваши носят на себе отпечатки их имен. Но как жить в городе Атона с именами ложных богов? Как освободиться от гнета предательских культов и вступить в новые храмы с новой верой в единого бога?

Голос его лился звучно, рассекая знойный воздух и достигая самых отдаленных уголков храмового двора. Люди заполняли обширный двор и пространство около него. Все внимательно слушали фараона. Даже бедняки и инородцы не гомонили. А кому не было слышно, тот тихонько спрашивал впереди стоящих и от них знал о том, что происходит у алтаря.

- Мой бог Атон хочет, чтобы мои приближенные последовали примеру своего фараона и отреклись от старых имен, взяв взамен другие. Кто готов по доброй воле принять нового бога вместе с тем именем, которое буду давать я?

Он вновь посмотрел на собравшихся, но никто не изъявил желания сменить имя. Фараон был спокоен и великодушен.

- Я не принуждаю никого. Я не угрожаю карой Атона, величайшими бедами и болезнями, как это сделали бы жрецы Амона. Я не хочу уподобляться им, погрязшим в злобе и жадности. Мой бог ждет, когда в Ахетатоне загорится свет любви и милосердия – начало всех начал в человеке. Пусть не будет боязни и зависти, корысти и недоброжелательности. Каждый из вас должен построить новый город в своем сердце. Под знаком солнца с сотнями лучей-рук нам предстоит творить добро, согревать мир, успокаивать отчаявшихся, выполнять свой долг перед людьми, своим даром и тем богом, что в сердце каждого честного человека. Так пусть же тот, кто хочет жить по-другому, закроет дверь в прошлую жизнь и отречется от старого имени. И пусть никто не попрекает его прошлым, как и не благодарит за его отважное решение измениться, ведь никто не благодарит воду за то, что она течет...

В толпе зашумели.

-…Не говорит спасибо птице за то, что она летает… Лишь солнечный диск Атона, дающий нам жизнь, имеет право на благодарность, - фараон перевел дыхание. – Так кто же из вас, мои приближенные, по собственной воле готов принять имя, угодное Атону?

На несколько мгновений все застыли. Но вот медленным и твердым шагом вперед выступил Асахадон. Голову его покрывал пышный парик моды времен прошлого фараона – уши наполовину закрыты. И ничто в этом двадцатипятилетнем человеке не напоминало того робкого юношу, младшего жреца храма Амона, кем он был всего три года назад.

- О божественный! – степенно обратился он к повелителю, но тот перебил его:

- Нет, Асахадон, не надо так более называть меня. Я по-прежнему фараон Египта и жрец Атона, но в отличие от моего божественного отца, сияющего на небо, телесен и смертен.

Асахадон растерялся, не зная, как обратиться к фараону. Зависла пауза, полная неловкости. Простолюдины уже начинали посмеиваться. Нефру беспомощно смотрела на молодого человек, переводя взгляд на супруга, неотрывно следящего за Асахадоном и готового в любой момент прийти ему на помощь.

Но этого не понадобилось.

Молодой человек решительно подошел почти вплотную к повелителю и, встав на одно колено, склонил голову в знак почтения.

- О, мой старший брат! – сказал он громко, упираясь взглядом в стопы фараона. – Я называю тебя так, потому что ты верховный жрец нового бога, а я тоже когда-то был жрецом. Я принимаю Атона, принимаю все, что ты сегодня сказал. Я хочу идти за тобой, мой старший брат, Эхнатон.

В народе зашумели.

Фараон простер руки к солнцу, совсем как в тех статуях возле резиденции и, подняв вверх лицо, звучно произнес:

- О, сотворивший мир, Атон, бог земли и мой божественный отец! Повинуясь твоей воле и исполняя свой долг, я нарекаю стоящего передо мной человека новым именем, как если бы он родился только сегодня. Отныне Асахадон будет зваться Сменкхарой, и станет он моим бессмертным помощником и вторым жрецом отца моего Атона.

Фараон рассчитывал, что среди собравшихся разразится буря; но этого не произошло. Простолюдины шептались, приближенные с недоверием взирали на нового жреца. Эхнатон, ища поддержки, взглянул на Нефру, и она улыбнулась ему.

Асахадон быдл растерян не меньше повелителя, но тот, взяв себя в руки, положил ладонь ему на плечо и сказал:

- Сменкхара! Встань и займи свое место подле меня в храме Атона, - и жестом указал налево от себя; тот повиновался.

Видя это, Хоремхеб закусил нижнюю губу, но тут же услышал обращенные к нему слова фараона:

- Почтенный военачальник. Бог Египта ждет тебя.

- О, мой повелитель! – кланяясь, ответил Хоремхеб. – Я слишком занят войной, чтобы думать о мирной жизни, а ведь новый бог призывает к милосердию.

- Атон опечален вместе со мной, - сказал фараон. – Но он милостив и моими устами нарекает тебе имя Паатонемхеб, в знак благодарности и уважения к своему преданному слуге.

Хоремхеб не нашелся, чем возразить.

- Тотмий, - вдруг позвал Эхнатон.

Начальник скульпторов вздрогнул и оглянулся на Паренеффера. Тот молча сделал ему одобрительный знак.

- Подойди, Тотмий, - велел фараон.

Молодой человек повиновался. Он подошел и остановился перед повелителем, широкоплечий высокий иноземец с голубыми глазами.

Эхнатон некоторое время смотрел в эти глаза, а затем повернулся к собравшимся и сказал:

- Вы знаете, что этот человек не египтянин. Он не похож на жителя моей страны, а напоминает тех, кто живет за морем, на островах Хаунебу. Тотмий слушал внимательно, слегка насторожившись, стараясь запомнить незнакомые названия.

- Но этот человек пришел не из-за моря, а с той стороны, откуда встает солнце. Он великий мастер и заслужил право быть начальником всех скульпторов Египта, - величественно продолжал властелин Земель Нембаатра. – Так я хочу, чтобы скульптор Тотмий считался египтянином, и как того требует Атон, отныне он будет носить египетское имя.

Движением руки фараон заставил молодого человека встать на одно колено и преклонить голову.

- Тотмий, - сказал Эхнатон почти ласково. - Я нарекаю тебя Тутмесом, чтобы никто не мог более назвать тебя чужеземцем. Тем лучше, что Тотмий и Тутмес по-египетски пишутся одинаково.

Молодой человек поднял на фараона глаза, в которых читалась признательность.

- Встань, Тутмес, - велел Эхнатон, и ваятель выполнил приказ владыки, вернувшись в ряды собравшихся.

На него смотрели как-то странно, словно впервые видели, а сам он был погружен в собственные мысли и слушал биение своего сердца.

И вдруг над двором раздался звонкий женский голос:

О, мой супруг! Позволь и мне выразить почтение к богу Атону, - это говорила царица.

Эхнатон улыбнулся. Никто не догадывался, что царственная чета обо всем договорилась заранее. Фараон величественно подошел к Нефру и вывел ее на место, где совершался обряд переименования.

- Я готов совершить посвящение, - сообщил Эхнатон. – Я хочу, чтобы имя твое, прекраснейшая, было таким же изысканным, как и ты сама. В Египте был бог, покровитель растительности по имени Нефертум. Сама же ты, царица, прекрасна, как цветок лотоса, и по праву можешь зваться повелительницей трав и цветов, Нефертити.

- Нефертити, Нефертити, - зашелестело по толпе.

Все повторяли новое имя царицы, будто хотели получше его запомнить.

- О, брат мой, Сменкхара, - обратился к жрецу фараон. – Я хочу, чтобы ты продолжил мое дело и дал новое имя всякому, кто того захочет. Будь терпелив и милосерден, как повелевает Атон, и никого не принуждай. Это твое первое задание как жреца нового бога.

По знаку фараона выли два красавца-раба, в руках которых были папирусы, развернув которые, они принялись поочередно читать:

- Имя, содержащее в себе наименование старого бога Амона либо подлежит полной замене, либо обмену на имя Атона.

Фараон с царицей двинулись прочь вместе со своим двором, а толпа разделилась на несколько потоков, то бросаясь к храму, то сопровождая свиту фараона. Среди лиц, мечущихся в толпе, мелькнула физиономия юноши с пылким взглядом иссиня-черных глаз. Он старался увидеть удаляющийся двор и, в то же время, протиснуться поближе к алтарю Атона.

Неожиданно людская волна поднесла его к самым ступеням храма и тут же отхлынула, оставив юношу стоять напротив Сменкхары. Молодой человек с трудом удержался, чтобы не упасть. А когда выпрямился и поднял глаза на жреца Атона, первым его порывом было убежать прочь. Желая предупредить это, Сменкхара быстро сделал шаг навстречу юноше и тихонько коснулся своими пальцами его руки.

Люди стояли вокруг плотной стеной, полуоткрыв рты и следя за происходящим, как за каким-то чудом.

- Как твое имя? – тихо спросил Сменкхара, но акустика храмового двора, спроектированного Майа, позволила услышать сказанное в самых отдаленных уголках.

Юноша посмотрел вниз, на обувь жреца, и ничего не ответил.

- Как тебя зовут? – чуть громче повторил свой вопрос Сменкхара.

В ответ молодой человек лукаво улыбнулся:

- Ты, почтеннейший, хочешь одарить меня новым именем? Но зачем?

- Чтобы ничто не тревожило твою память.

- Мне шестнадцать, - отвечал юноша. – И я еще не накопил воспоминаний, терзающих совесть.

- Кто ты? вновь спросил Сменкхара. – Твои слова выдают ум. Ты знатен?

- О, почтеннейший! Я сын ремесленника из окрестностей этого города, - молодой человек перехватил удивленный взгляд жреца, с каким он осматривал его одежду, и пояснил. – Теперь я выгляжу богато. Но если бы не ты, почтеннейший, нанявший меня на работу год назад, я бы в жизни не смог так одеться.

Сменкхара промолчал. Он хотел вернуться к цели начатого разговора.

- Если ты строил Ахетатон, - осторожно начал он. – То должен поддерживать начинания фараона Египта. Назови свое имя.

Но юноша был упрям:

- Я не хочу его менять, я к нему достаточно привык.

- Ну хорошо, - сдался Сменкхара. – Я обещаю не давать тебе нового имени, но скажи, не содержит ли твое наименования презренного бога Амона?

- Нет, не содержит! – громко воскликнул молодой человек под общий смех собравшихся. – Я – Халосет.

- Я обещал тебе и не буду нарушить данное слово, - стараясь сохранять спокойствие, сказал Сменкхара. – Но ты должен знать, что другой бог, еще более жестокий и завистливый, чем Амон, поселился в тебе через твое имя.

- Спасибо тебе, почтеннейший, - Халосет смешно раскланялся, прижимая правую руку к сердцу. – Но я желаю остаться с прежним именем.

Новый шквал хохота обрушился на Сменкхару, но он, взяв себя в руки, степенно сказал юноше:

- Ступай, ты слишком молод, чтобы все постичь.

Халосет понял, что его ничто не удерживает на ступенях храма, и поспешил смешаться с толпой. И хотя он упорно не желал подчиняться Сменкхаре, на какой-то миг он вдруг задумался, почему в его имя проникло созвучие, связанное с мрачным богом Сетом? Но размышлять об этом он не стал, спеша домой.

И с этого благословенного дня во дворе храма зазвучала музыка, бывшая до этого достоянием богатых и знатных людей, а теперь, по воле фараона, ставшая доступной для любого жителя Ахетатона. Лучшие музыканты исполняли прекрасные мелодии, посвященные новому богу. И музыка лилась, завораживая души людские, а вместе с музыкой текли слова Великого Гимна Атона. И каждый знал, что сочинил этот гимн сам фараон:

«Ты восходишь, прекрасный, на горизонте неба,

О, живой Атон, дарующий жизнь!

Когда появляешься на востоке неба,

Ты озаряешь все земли своей красотой.

Ты прекрасен, велик и сияешь высоко над каждой страной,

И пути твои обнимают все земли, тобой сотворенные,

Ты – солнце, и даешь им все,

И даруешь все своему благонравному сыну.

Ты далек от земли, но лучи твои греют землю,

Ты озаряешь все лики, но никто не знает твоих путей», -

эти слова поднимались над раскаленной землей и устремлялись к солнцу. Атон в ответ сдержанно улыбался, пряча улыбку за светом лучей, простирающихся до самой почвы. Он стремился обнять ее, сделать счастливым каждого, кто жил в тот момент на земле, и быть справедливым и милосердным.

«Ты всех поселил на своих местах

И всем дал, что нужно.

Дана каждому пища на каждый день,

И дни каждого сочтены.

Различны их речь и обличья их различны;

Ибо ты разделил народы.

Сотворил ты Хапи, и в Подземном царстве,

Чтобы люди Египта жили,

Повинуясь воле твоей,

Ибо ты их создал для себя,

О Владыка всего на свете!

Утомляют они тебя,

О Владыка всех стран, над которыми ты

Каждый день сияешь для всех,

Ты, исполненный благодати Диск Дня.»

Атон смотрел вниз с поднебесья, глаза его были открыты и светились радостью от начинаний, происходивших в Ахетатоне.

«И далеким землям даешь ты жизнь.

Сотворил для них Хапи ты в небесах,

Дабы мог он спуститься к ним

И разлиться разливом в горах,

Словно море.

И поля напоить во всех городах,

Превосходим твои замыслы,

О, Владыка Вечности!

Небесный Хапи – подарок твой

Чужеземным народам

И стадам их, что шествуют на своих ногах.

Но истинный Хапи вытекает

Из подземного царства».

Атон с улыбкой наблюдал, как люди, получившие новые имена, спешили похвастаться ими перед сородичами, а те, в свою очередь, тоже бежали в храмы. Ими двигало простое любопытство, а не благоговение, но все больше людей волновались происходящими в Египте событиями, все больше земель откликалось на реформы Эхнатона.

«Питают лучи твои каждое поле;

Когда ты восходишь,

Все поля живут и цветут для тебя.

Создавая зиму с ее холодами

И лето с его жарой,

Все ты сделал себе по вкусу.

Ты создал небеса высоко над землей,

Чтобы с них сиять и с них видеть

Все, тобой сотворенное.

Ты – один, восходящий над всеми

В своем облике диска, живой Атон,

Восходящий высоко, сияющий издалека,

И одинаково близкий.

Все глаза тебя видят воочию,

Ибо ты – Атон, сияющий днем над землей».

Слова искренности лились в поднебесье из самого сердца Эхнатона и звучали так громко, что были слышны там, где среди звезд шевелило лучами желтое мохнатое солнце.

«Ты в сердце моем,

И никто не знает, как твой сын,

Неферхепрура, Ваэнра.

Ты дал ему мудрость и мощь свою,

Дал постичь свои замыслы.

Земля существует в твоей руке,

Какой ты ее сделал.

Когда ты восходишь, она живет,

Когда ты заходишь, она умирает,

Ибо ты сам – творение дня,

С тобою люди живут.

Доступна глазам красота,

Пока ты на небе».

И видел бог-солнце, как слова фараона охватывают землю египетскую, как они, подобно следу от камня, брошенного в воду, расходятся по стране. И люди сами свергали звероподобных богов, стирали со стен надписи, прославляющие Амона, Мут, Сета, Птаха. Но со скорбью взирал Атон с высоты своей на людской разбой, когда толпа громила храм, забирая драгоценности и соскабливая позолоту со священных стен. И когда жрец этого храма хотел остановить их, он был убит брошенными в него камнями, выломанными из пола. И упал он с пробитой головой на светлый камень ступеней. И двое всадников на быстрых лошадях доставили его тело к хозяину прекрасного особняка, соседствующего с храмом. И был разгневан хозяин-аристократ, и собрал он всех воинов своей охраны, и двинулся вместе с ними к разграбляемому храму, где обезумевшие от жадности люди выковыривали драгоценные камни из глаз изваяний. И принялся он рубить нечестивцев, посягнувших на то, что еще вчера было свято. И падали они, истекая кровью и моля о пощаде, на вывороченный пол, и обращались к солнцу, изувеченные и полные страданий. Но не отвечал им бог Атон, отводя свой взгляд от тех, кто был корыстолюбив и вероломен. И знал Атон, что в одночасье не изменить людей, и сын его Эхнатон тоже ведал об этом.

«Ты сотворил все для сына,

Возникшего из плоти твоей,

Для Владыки Верхнего и Нижнего Египта,

Живущего в праведности,

Для повелителя Двух Земель,

Неферхепрура, Ваэнра, сына Ра,

Живущего в праведности,

Для властелина корон, Эхнатона,

Да живет он вечно,

И для великой жены фараона, его возлюбленной,

Повелительницы Обеих Земель,

Нефернефруатон, Нефертити,

Да живет она и останется юной

На веки веков».

И свет солнца лился с небес в сердца каждого, кто был открыт ему. И возносились дворцы, и возводились сады, и струились каналы, и счастье окружало людей в городе Атона, где главным законом и мерилом всего сущего была правда.

ГЛАВА 18

1361 год до Р. Х.

В ворота резиденции фараона в Ахетатоне настойчиво постучал молодой человек в одежде ремесленника с огромным мешком в руках.

- Кто? – лаконично осведомился стражник, находящийся с внутренней стороны.

- Подарок для фараона! – выкрикнул в ответ юноша, потрясая мешком.

Ворота медленно отворились, и перед посетителем возникла гигантская фигура Пхута, который оценивающим взглядом смерил незваного гостя и, не проронив ни звука, закрыл перед ним створы ворот. Огромные статуи Эхнатона, украшающие двор перед дворцом, смотрели на него сверху.

- Откройте! – потребовал молодой человек. – Мне необходимо к фараону. Я хочу его видеть!

Но никто не отвечал ему.

Тогда Халосет поставил мешок на землю и, повернувшись спиной к воротам, стал ногами бить по бронзе, покрывающей их массивную деревянную основу.

- Что у вас происходит? – вдруг раздался за стеной ровный муж… Продолжение »