ГЛАВА 20

Учеников было восемь. Почти дети, лет по четырнадцати, они с неподдельным восхищением смотрели на своего мастера. Тутмес без тени самодовольства объяснял им особенности лепки портрета.

- Сначала вы должны научиться обращаться с глиной, - говорил ваятель, сопровождая свои слова показом.

Кот Палий вертелся у его ног и выводил Тутмеса из равновесия до тех пор, пока скульптор не прикрикнул на него, и кот под смех мальчишек не удалился, обиженно передернув спиной.

- Вы обязаны не только чувствовать пальцами, но определять на глаз состав глины, ее качество и пригодность к работе. Это не так уж сложно, все приходят к тому, кто усерден. Когда же вы приступаете к портрету, знайте, что глина – ваш основной материал. С его помощью вы можете достичь невероятного совершенства в своем мастерстве, ибо глиняный портрет можно изменять и править бесконечное число раз, пока не получится желаемое. Все скульпторы Египта делают так…

- Но ты, почтеннейший учитель! – вдруг подал голос один из учеников. – Ты работаешь сразу с камнем, пренебрегая глиной!

Тутмес оторвался от лепки и повернул лицо к тому, кто спросил его.

- Кто сказал тебе это? – ровным голосом произнес ваятель.

- Халосет, - несмело ответил ученик. – Он сказал, что мастер Тутмес почти никогда не лепит из глины черновые заготовки… Он обманул? – голос мальчика прервался.

Учитель смотрел мимо ученика куда-то далеко, возле его глаз появились насмешливые морщинки.

- Неужели Халосет – обманщик? – наперебой заговорили ученики.

- Халосет слишком болтлив, - задумчиво произнес Тутмес. – Но в его словах есть доля истины, - он встрепенулся. – А пока займемся работой. Процесс лепки долог и кропотлив. Но потом требуется еще большее умение – при заливке глины гипсом, - он показывал, как это делается. – Нельзя дожидаться, пока глина высохнет и потрескается, но нельзя и немедленно мочить ее, иначе все тонкие черты размоются, и ваша работа окажется напрасной. Но, - глядя на озадаченные лица детей, добавил он. – Этому вы научитесь еще быстрее, чем лепке. В застывший гипс надлежит поместить мокрое тонкое полотно, которое бы повторяло все линии гипсового слепка. А потом полученную форму вы опять заливаете гипсом. Этот гипсовой портрет можно использовать как угодно: снимать с него копии, делать золотые маски. Так поступают все скульпторы, чтобы не терзать модель утомительным позированием, - Тутмес осекся, предчувствуя новый вопрос, но ученики молчали, зачарованные его работой.

Тутмес взглянул на получившийся портрет…

На него из глины смотрело лицо фараона Эхнатона.

- Учитель! – раздался внезапный шепот со стороны дверей.

- Почему ты прервал урок? – Тутмес был крайне недоволен.

- Учитель! – повторил Халосет, и не подумав извиниться или уйти.

- Что случилось? – вскипая, скульптор подошел к ученику вплотную.

- Пойдем со мной, - вместо ответа произнес Халосет, указывая на свой домик подле мастерской Тутмеса.

Там изготовляли стекло.

- Что ты придумал? – раздраженно спросил ваятель, однако, последовал за молодым человеком, оставив на время своих учеников, копошащихся с глиной.

У Халосета в мастерской был полный хаос. Казалось, он никогда здесь не убирал.

- Учитель! Я покажу тебе кое-что. Быть может, это сделает меня очень знаменитым!

- Зачем тебе слава? – устало произнес Тутмес.

- О, учитель, - засмеялся Халосет. – Ты хочешь, чтобы восхищались только тобой?

- Слава обязывает.

- Но она и подтверждает необходимость твоего труда. Это оценка, награда! – возразил ученик. – Легко говорить, что слава не нужна, принимая ее, как должное.

- Ты все правильно сказал, - подтвердил Тутмес. – Но слава не всем идет на пользу, не каждому помогает жить и работать.

- Учитель, ты имеешь в виду, что человек, добившийся признания, перестает совершенствовать свое мастерство? А ты смог оценить по достоинству славу, ведь она пришла к тебе сразу, без особых усилий?

- Ошибаешься, друг мой, - Тутмес вздохнул и устало присел на низкий табурет, оказавшийся поблизости. – Ничто так не удручает, как слава. И достается она нелегко.

- Поясни свои слова, почтеннейший, - попросил Халосет, опускаясь перед учителем на корточки.

Тутмес медлил. Его взгляд блуждал по светлым стенам, по обстановке стекольной мастерской, но ничего не отражалось в мыслях великого скульптора. Он был глубоко погружен в себя, ища необходимые слова для выражения своих раздумий.

Заговорил он неохотно, каким-то чужим глуховатым голосом, будто обращаясь к кому-то третьему, невидимому, находящемуся в тот момент в мастерской Халосета.

- Мне повезло, судьба послала мне великого учителя. Но разве нет моей заслуги в том, что я был способным учеником? Моя слава, которой я окружен в этой стране, должна принадлежать не только мне, но и тому, кто научил меня видеть, делать, мыслить… Халосет, ты хочешь быть знаменитым, как я? – обратился он к юноше.

- Да! – торопливо ответил тот.

- Но сможешь ли ты затмить своего учителя? Не боишься ли ты этого?

- Не, не боюсь.

- Тебе придется бороться со сложившимся мнением, что лучше Тутмеса никого нет. Понравится ли тебе вечное сравнение с выскочкой-иноземцем? – ваятель пристально посмотрел в глаза ученику.

- Ты не иноземец!

- Я говорю о другом, - Тутмес вновь замолчал, собираясь с мыслями.

- Мой учитель, - продолжил он спустя минуту. – Говорил, что мастер должен заботиться о судьбе подопечного. См он заботился обо мне, как никто. Он был ювелиром и потому стал учить меня скульптуре.

- Почему? – удивился Халосет.

- Он великий мастер. Я бы не смог его превзойти. – Тутмес замялся и потом добавил извиняющимся тоном. – Простишь ли ты мне, что я не позаботился о твоем будущем?

- Я не понимаю тебя…

- В тебе есть драгоценный дар изобретательства. Мысль твоя не знает границ, она летит вперед, готовая изменить все сущее. Именно в этом твой главный дар. А скульптура… - Тутмес вновь замолчал.

- Я обязательно подумаю над твоими словами, учитель, - сказал Халосет после небольшого раздумья. – А теперь взгляни сюда.

И он выкатил на середину комнаты огромный глиняный сосуд, слегка пошарпанный, но без трещин.

Тутмес с первого же взгляда узнал его:

- Это все тот же? – осведомился он.

- Да! – гордо отозвался ученик. – Сиди, сиди, учитель, и смотри, что я стану делать.

Скульптор молча следил за манипуляциями Халосета.

Вначале молодой человек что-то перелил из большого кувшина, затем взял какие-то медные пруты и принялся их совать внутрь сосуда, после чего сверху на него поставил перевернутую шарообразную вазу из стекла и продолжал суетиться.

- Я ухожу, - теряя терпение, сказал Тутмес.

- Еще немного внимания, учитель, - пробормотал Халосет, не прерывая своих манипуляций.

- Что ты собираешься делать? – не выдержал скульптор.

- Это необходимо всем! – услышал он в ответ. – Все очень просто: и никаких жреческих штучек.

- Ты придумал новый способ хранения человеческих внутренностей? Да? – невесело пошутил Тутмес, вспомнив о странном обычае бальзамировать тела египтян отдельно от их содержимого.

- Нет, - Халосет не заметил шутки, поглощенный своими приготовлениями.

Наконец он торжествующе взглянул на мастера и сказал всего одно слово:

- Вот!

Тутмес проследил направление его жеста, указывающего на стеклянный сосуд, лежащий поверх глиняного горшка, но ничего не обнаружил.

- Чем ты собрался меня удивить?

Халосет сиял.

- Ты еще не увидел, учитель? – воскликнул он, кидаясь к единственному окну, через которое в мастерскую лился щедрый поток солнечного света.

- Может, я ослеп? – хмыкнул Тутмес.

- Здесь очень светло, - сообщил молодой человек, набрасывая на оконный проем шерстяную накидку.

От этого в комнате стало сумрачно. Только свет, проникающий через узкие щели между тканью в руках Халосета и оконный амбразурой, освещал мастерскую. Но вот юноша подоткнул накидку так, что уже ни один лучик не мог просочиться внутрь помещения, а в комнате оставалось по-прежнему светло, ровно настолько, что можно было различить все предметы.

Тутмес не сразу понял, в чем дело. Но внезапно взгляд его упал на стоящее посреди мастерской глиняно-стеклянное сооружение, и странный озноб пробежал по телу скульптора. Чувство, которое он испытал в этот миг, было похоже на страх. Он не знал, верить ли увиденному или бежать прочь, как от колдовства?

Верхний сосуд, сделанный из стекла самим Халосетом, светился ровным желтоватым светом, распространяя вокруг себя тусклое мерное свечение. Приглядевшись, Тутмес заметил, что источал этот свет медный прут, согнутый дугой и уходящий своими концами вглубь глиняного горшка. Что давало силу солнца этому изобретению, ваятель не знал. Он, словно завороженный, смотрел на деяние рук человеческих и различал в светящемся нутре стеклянного сосуда чей-то прекрасный лик… быть может, самой Нефертити?.. На какой-то миг слез заслонили от Тутмеса мир, и он вновь вспомнил об уничтоженной скульптуре. Для него его статуя оставалась живым человеком, и этот человек был одинок и покинул своим создателем. И хотя слезы затуманивали милый образ, Тутмес не смел отвести глаз, моргнуть, не желая расставаться со сладостным обманом.

Халосет, видя, каким восторгом светится лицо учителя, искренне радовался за свое изобретение. Сердце юноши переполняла гордость.

- Мне это удалось! – заявил он не без хвастовства.

- Она изумительна! – прошептал Тутмес.

- Я их сделаю множество, и они заменят чадящие факелы. Их можно использовать на отделке гробниц царского дома.

- Да, да, - кивнул скульптор.

- Учитель, тебе нравится? – Халосет бросился к мастеру, и тут же метнулся к окну, срывая ткань.

Поток света хлынул в комнату и моментально затмил светильник. Образ Нефертити в тот же миг исчез, и как Тутмес ни смотрел внутрь стеклянной вазы, ничего, кроме прута, раскаленного докрасна, ему увидеть не удавалось.

Чудо исчезло.

Границы Египта, могущественного и великого государства, с некоторых пор были в постоянной опасности из-за угрозы нападения хеттов, которые видели в миролюбивых действиях фараона только неумение воевать. И потому позвал Эхнатон Хоремхеба, чтобы обсудить с ним, как обороняться от Суппеллулиумы. Принимал он военачальника, сидя на деревянном троне, созданном Халосетом, в комнате, выходящей окнами на обширный дворцовый двор.

- Слава нашего государства, - говорил Хоремхеб. – Это слава искусного воина. Наши соседи привыкли нас бояться, но твое мудрое правление, о фараон, успокоило царьков настолько, что они возомнили, будто ты не хочешь на них нападать, потому что боишься их.

- Это ложь, - бесцветным голосом сказал Эхнатон.

- Но таковы люди. Если не держать их в постоянном страхе, они решат, что ты слабее их, и захотят померяться с тобой силой.

- Потому ты хочешь, чтобы я отдал тебе всю власть над моей армией?

- О, фараон! – воскликнул Хоремхеб, припадая к стопам повелителя. – Я поражаюсь твоей проницательности!

- Значит, я угадал верно, - фараон равнодушно смотрел, как его приближенный делает вид, что лобзает стопы сына Атона. – Мой отец не позволяет отнимать чужие жизни, пусть даже самых недостойных людей. Но раз речь идет о защите мирного Египта, я повелеваю тебе, мой достойный слуга, взять под свое внимание всю армию, чтобы моей земле никогда не грозила опасность от воинствующего соседа.

- Благодарю тебя, о, сын Атона! – низко кланялся Хоремхеб.

- Отныне ты имеешь все полномочия властителя Обеих Земель при ведении переговоров с иноземцами. Ты будешь решить, вести войну или прекращать кровопролитие. Все внешние дела Египта теперь в твоих руках. Об этом немедленно будет составлен папирус, дающий письменное подтверждение моих слов.

Хоремхеб опять припал к ногам Эхнатона, а тот продолжал:

- И жить ты можешь в любом месте моей страны, если того будут требовать обстоятельства и безопасность Египта. Скажи, есть ли у тебя родственники, за чью судьбу ты обеспокоен?

Военачальник поднял на фараона лицо, полное благодарности:

- О да, сын Атона!

- Хочешь ли ты, чтобы я позаботился о них, когда ты сам будешь не в состоянии этого сделать?

- Да, фараон! У жены моей есть маленький брат, который после смерти отца воспитывается в одном из богатейших номов Уасета.

- Кто был его отец?

- Почтенный Анхот, о могущественный!

При упоминании этого имени тень давних событий промелькнула в памяти Эхнатона.

- Да, да, - было видно, что фараон думает о чем-то, более отдаленном во времени. – Анхот был самым богатым из уасетской знати.

- О да, могущественнейший!

- Не тот ли это Анхот, что делал щедрые пожертвования храму Амона-Ра?

- Я не знаю, фараон, - Хоремхеб развел руками.

- А теперь он отправился в мир мертвых?

- Увы, о повелитель.

- Ты же собираешься овладеть его имуществом, пока этого не сделал брат твоей сестры, единственный мальчик в роду Анхота? – резко бросил Эхнатон, а Хоремхеб открыл рот от неожиданного выпада фараона.

Он не знал, что ответить, тем более, что повелитель был прав.

- Ну хорошо, - смягчился владыка. – Пришли этого мальчика ко мне. Он будет расти в царском дворце вместе с моими дочерьми. Ты доволен?

Вместо ответа Хоремхеб кинулся целовать обувь повелителя. Теперь уже по-настоящему. А фараон наблюдал за ним и думал, почему же богатство ценится дороже человеческой жизни, и почему именно на него Атон возложил эту кару: попытку изменить людей? Ведь не было ни в каком языке тех слов, что могли бы заставить каждого жить по справедливости, по законам любви. И никому это было не под силу, даже самому фараону.

В хижину Мааби заглянул улыбающийся Халосет. В последнее время улыбка не сходила с его губ, как не покидало юношу веселое настроение. Быть может, он был счастлив или влюблен?

Девочка стояла спиной к дверному проему и не заметила появления Халосета.

- Мааби, - позвал он. – Маабитури.

- Ты уже прибежал? – вместо приветствия ответила та. – Я ждала тебя позднее.

- Ты не рада моему появлению? – Халосет остановился на пороге.

- Напротив, - сдержанно отвечала Мааби. – Зайди в дом.

Она что-то готовила и не собиралась ради гостя прерывать свое занятие.

- Мааби, - ласково произнес молодой человек. – Посмотри, что я тебе принес!

- Руки твои пусты, - не оборачиваясь, сообщила девочка. – Неужели твой подарок так мал, что его нельзя увидеть?

- Не угадала! – торжествовал Халосет. – Где же твоя вечная проницательность?

- Ах, ты решил меня проверить? – в свою очередь завелась Маабитури, взглянув на молодого человека исподлобья. – Уж не хочешь ли ты сказать, что свой подарок ты принес в том пыльном мешке, что оставил слева от двери?

Халосет замер, пораженный ее небрежно брошенным словам.

- Ты не боишься, - как ни в чем не бывало, продолжала девочка. – Что твой подарок может пострадать от такого обращения?

- Я обернул его листьями пальмы и тканью, - пробормотал вконец растерянный молодой человек.

- Ну что ж, неси, - сжалилась Маабитури, вновь принимаясь за свою работу.

Халосет вышел и вернулся с небольшим мешком, который поставил подле Мааби, и принялся развязывать.

- У каждого человека свои прихоти, способные свести с ума любого, - начал юноша. – Порой думаешь о людях хорошо, а они, словно в насмешку над тобой, совершают безрассудства.

- Что?

- Я не понимаю, зачем понадобилось учителю бросать мастерскую, бежать за пределы дворца и начинать все сначала, да еще с этими бездарными мальчишками?

- О, как ты ревнив! – перебила его Мааби. – Ты так высоко о себе возомнил, что другие кажутся тебе бездарными?

Халосет осекся и залился краской.

- Прости, Мааби. Но поступки Тутмеса меня настораживают. Ты знаешь, он ведь совсем не живет в своем роскошном доме…

- Да, я знаю об этом.

- Но он прежде хоть изредка бывал там, а теперь…

- Я верю тебе, ведь ты, в отличие от своего учителя, живешь в его доме постоянно.

- Не смейся, - Халосет продолжал распутывать узлы и раскручивать пальмовые листья, в которые был упакован подарок для Мааби. – Недавно мастер Тутмес пришел домой не один, он привел хорошенькую женщину и сказал мне: «Халосет, если кто-то будет гнать отсюда эту толстуху, скажи, что она – моя жена». Оставил ее и ушел. Она с тех пор живет в его доме, хозяйничает там, приводит гостей, а мне даже как-то неловко появляться там. К томе же, сам Тутмес больше дома не был.

- Неразрешимая загадка, - усмехнулась Мааби.

- Но странностям Тутмеса нет конца, - воскликнул молодой человек. – Он обратился ко мне с одной просьбой. Попросил сходить в мастерскую, ту, что во дворце. Я решил, что он там оставил инструменты или камни и не хочет туда возвращаться. Но он сказал… - Юноша беззвучно засмеялся.

- Ну говори же! – рассердилась девочка.

- Он попросил меня, как друга… Так и сказал: «О, Халосет, там, в мастерской, есть статуя с отбитой рукой. Прошу тебя, как друга, разбей ее не мелкие осколки и похорони их где-нибудь в саду, чтобы никто не видел».

- Он хотел, чтобы ты закопал статую? – удивилась Мааби.

- Благодарение Атону, он не просил меня ее забальзамировать, - юноша давился от смеха.

- Да, значит, что-то с ним случилось, раз он доверил тебе прикоснуться к его тайне.

- Я выполнил его волю, - сообщил Халосет. – Но поскольку статуя ему не нужна, я решил, что могу делать с ней все, что мне заблагорассудится.

И с этими словами извлек из мешка каменный бюст царицы Египта.

- Это тебе! – торжественно произнес он, протягивая ее Мааби.

Девочка стояла неподвижно, восторженно взирая на великую работу мастера Тутмеса.

- Возьми, - повторил Халосет.

Мааби медленно замотала головой, все еще не смея оторваться от прекраснейшего лица. Она вспомнила день знакомства с Тутмесом и ширму в его мастерской.

- Ты не хочешь принять этот дар? – с обидой произнес молодой человек.

- Это она, - ответила Мааби.

- Да, это царица Нефертити, - подтвердил Халосет.

Девочка взглянула на него и засмеялась.

- Тебе понравилось? – обрадовался юноша.

- Ты хочешь заслужить мое расположение, преподнеся мне работу своего учителя? – хохотала она.

- Значит, ты принимаешь мой дар?

- Нет, Халосет, - девочка отсмеялась и серьезно взглянула на него. – Мы не вправе распоряжаться чужими творениями. Отдай этот бюст мастеру Тутмесу. Пусть он сам решает, как с ним поступить.

- Да он разобьет это чудо! Ты не знаешь моего учителя! – в отчаянии воскликнул Халосет.

- Знаю, - спокойно отозвалась Маабитури. – И потому повторяю: отнеси бюст в мастерскую. Он будет благодарен тебе.

Халосет долго размышлял, потом наткнулся на взгляд Мааби и, не говоря ни слова, завернул свой подарок в ткань, в листья, уложил в мешок и ушел, даже не оглянувшись на ту, что умела читать мысли и события.

Тутмес, спавший у себя в мастерской среди камней, мусора и глины, был разбужен громким пением, доносившимся с улицы. Он открыл глаза и тут же зажмурился, точно от яркого света. Неподалеку от его лежанки на одной из полок, как раз напротив места, где он спал, стоял бюст прекраснейшей Нефертити – все, что осталось от чудесной статуи.

Тутмес решил, что сошел с ума. Образ царицы преследовал его. Но в следующий момент он понял, что не спит, и догадался, кто мог принести сюда останки его шедевра.

- Халосет! – позвал он громко.

Пение с улицы прекратилось.

- Иди сюда!

Через несколько мгновений ученик предстал перед учителем со словами:

- Я не могу оторваться от дел, там у меня…

- Что это такое? – строго спросил Тутмес, жестом руки указывая на каменный бюст.

- Прости, учитель, - произнес молодой человек, без доли сожаления.

- Нет, сначала ты объясни, каким образом это попало в мою мастерскую? – настаивал Тутмес.

- Я принес ее из другой твоей мастерской, учитель.

- Прекрасно! – вскипел ваятель, вскакивая с места и прохаживаясь взад-вперед.

- Не, мастер! Это все Мааби. Она заставила меня вернуть то, что принадлежит только тебе.

Тутмес остановился и взглянул на юношу:

- Не я ли просил тебя, как друга, никому не показывать эту скульптуру?

- Ты. Но Мааби никому не расскажет.

- Зачем же ты послушался ее, а не меня? – Тутмес повысил голос.

- Потому что она сказала, что ты будешь мне благодарен… - вырвалось у Халосета, и он понял, что сказал не то.

Неожиданно скульптор засмеялся

- А ведь она права! – воскликнул он сквозь смех. – Только спрячь подальше от меня эту голову, чтобы я ее не нашел, даже если бы искал.

- Хорошо, - чуть растерявшись, ответил молодой человек, и услышал:

- Спасибо, что сохранил ее.

Удивиться Халосет не успел.

Шум, звон разбитого стекла, грохот и душераздирающие вопли донеслись внезапно из соседней мастерской, а потом все смолкло, точно оборвалось.

- Это у меня! – воскликнул Халосет и метнулся в свою мастерскую.

- Учитель! Помоги мне! – раздался через минуту его голос, полный отчаянья.

Тутмес, занятый созерцанием бюста царицы, поспешил в стекольную мастерскую.

Нелепая картина предстала ему: разбитое стекло подле гигантского сосуда, разбросанные по полу черепки и лужа, стекающая с какой-то мокрой тряпки, которую Халосет держал с помощью специальных клещей.

- Осторожно, мастер! – воскликнул молодой человек, когда увидел, что Тутмес пытается приблизиться к нему. – Тут едкая жидкость, кислота, - предупредил он, указывая на лужицу.

- Что случилось? – спросил Тутмес, хотя и так все было понятно.

Однако слово, которое произнес молодой человек, окунуло Тутмеса словно в лед:

- Палий…

Только тут скульптор понял, что мокрая тряпка в руках ученика – это кот, вернее то, что он него осталось.

- Сорвался в мой сосуд. Я не успел привернуть стеклянный колпак, - растерянно оправдывался Халосет. – Умер… Вон, у него уже и шерсть вылезает.

Тутмес отвернулся.

- Прости меня, учитель! – с жаром вскричал молодой человек. – Я виноват, я не хотел, я гнал его, но он ведь всегда слушался только тебя!

- Перестань! – тихо ответил ваятель. – Несчастный Палий.

Тутмес ушел, а Халосет все еще всхлипывал, причитал над мертвым телом мохнатого приятеля и доказывал, что в случившемся виноват только Тутмес, так не вовремя отозвавший его из мастерской. Халосет призывал в свидетели кота, которому теперь уже было все равно, кто виновен в его гибели – люди или он сам.

Его дух гулял возле ног Тутмеса и старался утешить расстроенного хозяина, но тот не замечал его, и потому Палий, обидевшись, задрал хвост и медленно удалился из мастерской. Теперь уже навсегда.

Царица неподвижно сидела у маленького прямоугольного бассейна в одной из комнат светской части дворца и смотрела на прозрачную, чуть зеленоватую воду, в которой мерцали солнечные блики, проникающие через отверстие в потолке. Нефертити была не одна. Прекрасные танцовщицы сплетали в танце тела и руки, прекрасные музыканты играли на инструментах, услаждая слух царицы божественной музыкой. И вот танец прервался, замерли пальцы музыкантов и опахала в руках девушек-рабынь. Но Нефертити этого не замечала. Взгляд ее был прикован к светлому пятну на дне бассейна. А в комнате стоял фараон Египта. Он молча подал знак слугам, и те неслышно удалились, оставив владыку наедине с прекраснейшей из земных женщин.

Фараон положил руку на плечо супруги, и от этого прикосновения Нефертити вздрогнула.

Быстро обернувшись, она увидела Эхнатона и вздохнула с облегчением:

- О, я не услышала тебя.

- Ты грустна, моя любовь? – спросил фараон, присаживаясь к ней на краешек бассейна. – В чем причина твоей печали?

- Ты обещал нашу старшую дочь отдать замуж за Сменкхару. Но она совсем младенец.

- Если только это наводит на тебя грусть, - ласково произнес Эхнатон. – То я спешу тебя утешить: свадьба произойдет не раньше, чем Меритатон достигнет возраста невесты.

- Тогда зачем ты торопишься? Боишься чего-то не успеть?

- Ты должна понять меня, - сдержанно ответил фараон. – Царю, у которого одни дочери, необходимо заботиться о том. Кому оставить после себя трон Египта.

Щеки Нефертити покрылись легким румянцем.

- Я не хочу обидеть тебя, моя драгоценная супруга, - поспешил успокоить ее Эхнатон. – Я забочусь о деле великого Атона и выбрал Сменкхару, потому что он преданный человек, достойный перенять у меня бразды правления и двойную корону властителя Двух Земель.

- Мне ли не понимать этого, мой божественный супруг!

- И все же я вижу скорбь в твоих глазах. Что-то тебя мучит. Расскажи мне. Я пойму все и помогу тебе.

Нефертити провела рукой по воде, посмотрела, как стекают с пальцев и падают на гладкую водяную поверхность бесцветные капли, и негромко сказала:

- Мне жаль, о фараон, что я не могу избежать этого разговора.

- Я не понимаю тебя.

- Когда понимание посетит твой разум, в нем не будет необходимости. Думать надо до того, как все свершится, нужно стремиться избежать неотвратимого. Некоторые объяснили бы это лучше, но бремя сегодняшнего разговора лежит на мне. Тем более, что нет рядом никого, кто мог бы сказать тебе то, что скажу сейчас я.

- Я готов выслушать тебя, - произнес фараон, не совсем понимая слова царицы.

- Да, ты готов, и ты услышишь все. Тебе принимать решение! – Нефертити подняла на него глаза, полные слез. – О, сын Атона! Твой отец осквернен, он взывает к твоей помощи, и ты должен свершить невозможное. Все зависит от твоих решений и твоей воли, - царица встала и прошла несколько шагов в сторону выхода.

Но именно в тот момент, когда Эхнатон подумал, что она уходит, Нефертити резко обернулась и быстро подошла к нему.

- Ты заботишься о деле великого Атона? Но что делаешь ты и что совершают твои приспешники? Неужели ты не замечаешь, как все дальше и дальше отходишь от бога, даровавшего тебе такую необыкновенную судьбу, такую миссию?

- В чем же тебе видится мой отход?

- Ты спрашиваешь меня? Но разве у тебя мало советников и льстецов, способных уничтожить любое праведное начинание? Твой высший сановник Нахпаатон значит для тебя гораздо больше самого Атона, а лживые «уста» Туту заставляют забыть обо всем, в том числе и о правде, которую ты провозгласил единственным законом.

- Я слушаю тебя, - спокойно произнес фараон.

И Нефертити продолжила:

- Я еще помню время, когда ты, увлеченный идеей всеобщего счастья, смел с лица твоей страны все предрассудки. Ты проповедывал, что пирамиды древних – это преступление, бессмысленные людские жертвы. Ты утверждал, что человеку нет необходимости возводить посмертные храмы, потому как умерший ни в чем не нуждается. Но что ты делаешь? Ты строишь гробницы в горах близ Ахетатона для себя и всей нашей семьи! Не боишься ли ты упреков в том, что предаешь собственные идеи?

- До сих пор никто не осмеливался упрекать своего фараона! – Эхнатон был сдержан, как никогда.

- Кто подсказал тебе заново написать историю своей страны? Ты придумал собственное прошлое и нашел живых свидетелей несуществующих событий! В Уасете живет твоя мать, которая никогда не была твоей матерью. Начальник колесничего войска Эйе женат на моей кормилице, с которой я даже не знакома.

- Так надо.

- Кому? – горько воскликнула Нефертити. – У меня, сироты, вдруг появилась родная сестра, чье происхождение доказывает, что она настоящая египтянка. Ты хочешь тем самым подтвердить, что твоя жена жительница Египта? Кого ты собираешься убеждать? Кому от этого стало лучше? Моему отчиму, который вынужден всем говорить, что у него две дочери, и терпеть в своем доме незнакомую женщину, кривя душой ради чьей-то прихоти! Где же правда?

- Каждый пишет историю по-своему.

- И ты не захотел стать исключением! Я много раз пыталась осмыслить, что побудило тебя пуститься по этому пути? – продолжала царица. – Ты возмужал, стал мудрым, научился оценивать жизнь и теперь, наконец, понял, что цель твоя недостижима! Я знаю, о чем ты постоянно думаешь. Твои мысли заняты тем, что ты убеждаешь себя в невозможности возложенной на тебя задачи, ты не можешь изменить людей. Едва познав прелесть свободной, праздной жизни, раб и крестьянин стремятся к накоплению золота, сытому и беззаботному существованию, уже не оглядываясь на тех, кто нуждается в их помощи. Ты опирался на немху, они платили тебе преданностью и благодарностью. Но теперь немху стали аристократией Ахетатона. И нет былой подобострастности, которая и раньше не вызывала у тебя восторга; речи твоих слуг лживы и неискренни. Люди, которых ты сделал богатыми, предали тебя, осквернили дело Атона. Из-за них ты стал другим, а на сияющем диске Атона появились черные пятна от грязных мыслей твоих последователей.

- Нет! – Эхнатон встал.

- Да! – твердо ответила Нефертити, смотря ему в лицо снизу вверх.

Царица едва доходила владыке до плеча. Фараон смотрел на Нефертити, она – на него. После нескольких мгновений этой бессмысленной борьбы фараон вновь сел на бортик бассейна.

- Я люблю тебя, о сын Атона! – произнесла царица. – Но что ты делаешь? Ты противоречишь себе, тем самым предавая не только себя, но и тех, кто готов отдать свою жизнь за твое дело! Они так незаметны, потому что не требуют наград, они живут по твоим законам и слывут чудаками в городе, созданном тобой для них. А ты этого не замечаешь! Народ твой ворует, а ты отстраняешься от забот, переваливая их на чужие плечи. Твоя армия убивает людей, защищая твою страну, а ты делаешь вид, что ты тут ни при чем. Что с тобой, мой фараон? Неужели нельзя все вернуть к тому, с чего ты начинал? Ведь ты знаешь, что это осуществимо. Но почему-то предпочитаешь легкий путь. Ты предаешь Атона, и он не простит тебя.

- Замолчи! – взревел Эхнатон. – Однажды я уже слышал подобное!

- Пойми, сейчас в твоих руках судьба Египта, судьба твоего народа и твоя судьба! – горячо и быстро говорила царица. – У каждого человека есть дело, ради которого он живет. Ты – угоден Атону, богу-солнечному диску. Так служи ему, я прошу тебя!

- А в чем твое назначение? – с досадой спросил фараон. – Плодить девчонок? Я слишком любил тебя, чтобы поддаться на уговоры сановников и взять себе другую жену.

- Что ж, теперь ты желаешь исправить эту ошибку? – тихо осведомилась Нефертити, делая шаг назад.

- Нет, я и сейчас не сделаю этого. Но отныне я не стану делить с тобой ложе. Шесть царевен у фараона Египта, и все прекрасны, как их неземная мать! Но ни одного сына! – с этими словами фараон вскочил, быстрыми шагами пересек комнату и скрылся за дверью.

- Постой, - кричала ему вслед царица Нефертити. – Ты – моя любовь! В тебе – вся моя жизнь…

Но он ее уже не слышал, будучи далеко от комнаты с бассейном, где, заламывая руки, сидела на каменном полу рыдающая царица Египта.

В это время предсказательница находилась одна в хижине.

- Он совершил непоправимое! – произнесла Маабитури, обращаясь неведомо к кому. – Он разомкнул божественную цепь. Что же теперь будет?

- Будет другой, - сказал в ответ рокочущий голос, идущий сразу отовсюду и заставивший девочку пасть на колени.

- Придет другой и вновь потерпит поражение? – прошептала она.

- Кто знает?.. – донеслось до ее слуха.

- А теперь… - крупные слезы полились из глаз Маабитури, прокладывая дорожки на ее щеках. – Теперь дело Атона умрет?

- Кто знает… - вновь произнес таинственный голос и смолк, будто его унес порыв ветра.

Мааби беззвучно плакала и была похожа на царицу Египта, в это время рыдающую во дворце. Она слышала свой собственный голос, произносящий пророчество Эхнатону: «Ты можешь ошибиться, поменяв местами друга и врага…» Мааби подняла голову. Все свершалось, как было предрешено. Осталось пять лет и восемь месяцев.

- Пять лет и восемь месяцев, - повторила она вслух. – Ты падешь от руки убийцы, который не будет знать, что убивает, - глаза ее застекленели, словно она увидела то, что нельзя увидеть обычным взором. – Он уже на пути в Ахетатон. Он так похож на фараона, но так красив! Ничего не исправить, и сегодня он отстранил последнюю защитницу…

Внутренним зрением Мааби видела небольшую процессию, в центре которой находились носилки. Мальчик лет четырех, богато одетый и прекрасный, как сын бога, ехал на этих носилках в сопровождении всадников и двух неспеша двигавшихся колесниц. Возглавлял это шествие сам Хоремхеб, принявший когда-то имя Паатонемхеб, но никогда так не называвший себя, разве что на торжествах в честь бога Атона.

- Нехбетум, - медленно произнесла Маабитури, словно считывая откуда-то созвучия незнакомого имени. – Мальчик из нома Анхота. Тутанхатон…