ЭПИЛОГ

1342 год до Р.Х.

На самой вершине крутого холма сидели двое: один – молодой, держа на коленях тяжелую прямоугольную доску, куском угля что-то рисовал на гладкой поверхности. Другой был уже немолод, но еще и не стар, и мудрость читалась в его глазах небесного цвета. Время от времени он вставал с земли и, зайдя за плечо рисовальщика, внимательно всматривался в изображенные на доске море, рыбацкие лодки и кипарисы, похожие на пальцы великана.

- Смотри, - говорил он ученику. – Земля сама просится на твой рисунок. Не придумывай того, чего нет. Все просто, надо только слиться глазами и сердцем со всем тем, что изображаешь. Ты должен стать этим морем, воздухом, травой…

- Это невозможно, - возразил рисовальщик. – Я не умею превращаться в воздух.

- Это просто, - ласково произнес учитель. – Ты только найди верное ощущение, и тогда все станет подвластно тебя, - его слова звучали несколько неуклюже, словно он был жителем иных земель.

- Мне нравится то, что я делаю, - сказал молодой человек. – Но боюсь, учитель, мне никогда не достичь того, о чем ты говоришь.

На это мужчина улыбнулся:

- Много лет назад один старик учил меня никогда не высказывать своих сомнений, дабы завистники не использовали их против тебя. Я хочу, чтобы ты запомнил это правило и следовал ему.

- А кто этот старик, что учил тебя много лет назад? – немедленно полюбопытствовал юноша.

- Мастер по имени Ну-от-хаби.

- Нотхабий? – удивленно переспросил ученик. – Какое странное имя.

- Китайское… - отозвался Тотмий, невольно погрузившись в воспоминания.

Лицо старика без единой морщины встало перед глазами, потом на его месте возник суровый аскетичный Эхнатон с грубыми, жесткими чертами, так хорошо известными его придворному скульптору-иноземцу. Промелькнул Халосет, первый и самый лучший ученик Тутмеса, а за ним явилась Нефертити. Она была молода, и так прекрасна, что глаз не оторвать. Он видел тех, кого любил, к кому был равнодушен. Они мелькали, эти лица, сменяя друг друга. И последним среди них был образ Мааби, маленькой девочки с Нила, однажды явившейся ему, чтобы предупредить об опасности… Он вспомнил их первую встречу у бассейна и ее взгляд, когда она заговорила с ним, предрекая его скитания и вечные поиски прекрасного. Откуда в тот миг она могла знать, что, подобно проклятью, всю жизнь будет преследовать Тотмия образ Нефертити, идеальный, неземной, затмевающий собою любую человеческую красоту? Сейчас Мааби смотрела на него так, словно была с ним рядом и во время его путешествий из Египта в Китай, растянувшегося на три года, и когда жестокий и жадный китайский владыка обрушил свой гнев на головы Ну-от-хаби и его преданного ученика-скульптора. Она знала всю его жизнь, видела поспешное бегство ювелира и Тотмия в заснеженный Тибет и то, как они укрылись в тайных пещерах высокогорного монастыря, и даже их встречу с тем самым стариком, который однажды спас жизнь ей самой и удержал от преждевременной гибели египетского мальчика Халосета. Она слышала каждое слово, с которым обратился к Тотмию Хануахет, рассказывая о его предназначении, и радовалась решению ваятеля вернуться к делу, без которого он не мог существовать… Мааби с такой нежностью смотрела сейчас в глаза Тотмию, что сердце скульптора обожгла внезапная догадка: она всегда любила только его. Любила тем непонятным чувством, которым сам он страстно, преданно и безнадежно боготворил царицу Нефертити.

- Это правда? – спрашивал он теперь.

Она не отвечала, глядя прямо в его душу, точно прощаясь, и Тотмий понял, что ее давно уже нет на свете. Она смотрела ему в глаза, и в этот миг что-то творилось с ним, будто она на короткое время дарила Тотмию свой неведомый дар. Он начинал видеть людей, которых никогда не знал, с кем его не сводила судьба. Он наблюдал их жизнь, точно кто-то ему показывал ее со стороны. Он знал. Что Мааби умерла, как и предвидела, во дворце Меннефера, куда юный владыка Египта Тутанхамон перевез весь двор, испугавшись натиска сплотившегося жречества. Он видел отчаянную борьбу за власть вдовы фараона, Анхесенамон, и ее поражение. Он не мог сдержать досаду, узнав о том, что Хоремхеб, долгие годы возглавлявший тайные касты, наконец, был провозглашен фараоном и разрушил до основания великий город Ахетатон, а вдовы Тутанхамона, царицу, взял в свой гарем. Он видел смерть Эхнатона, Нефертити, наблюдал, как в пустыне погибал Халосет, как уничтожалась память о великом фараоне, и страна погружалась во мрак, и готов был кричать от отчаянья и бессилия. Но Мааби спокойно смотрела ему в глаза, согревая своей любовью…

- Рисуй, рисуй, - услышал он свой голос.

Тотмий по-прежнему стоял за плечом юноши, корпевшего над доской.

- Видишь большую лодку под прямоугольным парусом и с двумя рядами весел по бокам? – спросил он ученика, пристально вглядываясь в морскую даль.

- Где?

- Почти у горизонта.

Молодой человек прекратил рисовать и прищурил глаза, ладонью отгородившись от солнца.

- Это не критское судно, - сказал он уверенно.

- Да, - подтвердил Тотмий. – Оно идет от порогов священного Хапи, из той сказочной страны, где люди называют себя богами и считают себя бессмертными, - в его голосе звучала грусть.

- Какие смешные люди, - неожиданно заявил ученик. – Почему они позволяют себе такое?

- Им можно многое, - задумчиво проговорил учитель, не отрывая взгляда от далекого пятнышка среди морской синевы. – Может, они и вправду спустились с небес?..

Куда держит путь египетский корабль? Достигнет ли он этих берегов или пройдет мимо? И не ищет ли он меня?..

Зажглась печальная звезда

Над памятью моей.

В ней нет добра и нет вреда,

Но я душою с ней.

Зачем меня призвал к себе

Луч памяти опять?

И для чего в моей судьбе

О прошлом вспоминать?

Кем был я там, чего гадать

И сердце теребить,

И мозг от тела отрывать,

И вновь ее любить?..

Попробуй сердце сохранить

В любви и в чистоте,

И горе, словно воду, пить,

И боль души похоронить

Навечно – в красоте.

Море, отливающее всеми оттенками синевы, омывало высокий холм, на вершине которого среди перекатывающейся волнами травы затерялись двое: учитель и ученик. Где-то над ними, в ослепительно голубом небе величаво плыли белоснежные облака. И, казалось, сама природа слагает гимн человеческому дару, таланту, гению – тому самому БОГУ, который находится в сердце каждого настоящего художника.

1994-1995 гг.,

1998-1999 гг.