ГЛАВА 14

Дочери фараона, Мекетатон, был почти год, и ее счастливая мать день ото дня делалась все прекраснее, как казалось скульптору Тотмию, в чью мастерскую царица изредка наведывалась, чтобы справиться о своем подопечном. Иноземца восхищало совершенство Нефру, ее нежный румянец на щеках, чудесный живой блеск в глазах, а царице нравилась та энергия, которую источала каждая частица пространства, заключенная в мастерской Тотмия. Эта энергия шла от самого ваятеля.

Молодой человек с неподдельным восторгом увлеченно рассказывал о своей работе, а Нефру внимательно слушала, порой давая дельные советы или вступая в спор.

Однажды он загорелся желанием сделать для царицы чудесную статую, на которую было бы можно надевать одежду и украшения, и чья фигура повторяла бы облик Нефру. Царице эта идея понравилась, и она поддержала Тотмия, лишь попросила оставить статую с голым черепом, чтобы самой, по желанию, менять на ней парики.

И вот спустя всего несколько недель в комнату царицы во дворце четыре раба внесли каменную статую, сделанную из песчаника и так искусно раскрашенную, что с двух шагов ее можно было принять за живого человека. Следом за рабами вошел Тотмий, одетый в праздничный наряд египтянина. Рабы поставили статую обнаженной женщины посреди комнаты и по знаку ваятеля с поклоном покинули помещение.

Нефру была поражена увиденным. Фигура из песчаника приходилась бы вровень с царицей Египта, если бы не маленькая прямоугольная подставка, позволяющая статуе удерживать равновесие. Во всем остальном женщина, созданная руками Тотмия, казалась живой. Ее лицо не было похоже на облик царицы, но определенные черты нашли отражение в каменном портрете.

На голову изваяния был надет парик из овечьей шерсти.

Нефру несколько раз обошла вокруг статуи, не решаясь к ней прикоснуться, и, наконец, спросила:

- И чего ты сделал глаза?

- Камень, - коротко ответил молодой человек.

- Инкрустация?

- Нет, обыкновенный раскрашенный камень. Вся фигура сделана из цельного куска.

Нефру удивилась еще больше и уже не могла сдержать восторженного вздоха:

- О, ты гений, чужеземец! Как удалось тебе сделать такой живой взгляд? И лицо! Оно полно жизни!

- Я посчитал, что инкрустация придаст глазам статуи ненатуральный вид. Эдакая палка о двух концах: прозрачные камни вроде бы и создают иллюзию человеческого взгляда, но делают его мертвым, направленным в пустоту! – Тотмий усмехнулся и добавил. – А с этим я борюсь.

- О, ты интересно говоришь, - почти не слушая его, произнесла Нефру, продолжая заворожено разглядывать статую. – А почему у нее руки и ноги отставлены?

- Чтобы ты, о прекраснейшая, могла забавлять себя и своих дочерей тем, что будешь наряжать изваяние и примерять на него любые украшения и одежды.

- Так это та самая статуя? – удивилась Нефру и радостно засмеялась.

Тотмий не понял причины ее смеха и решил, что царице не понравился его подарок.

- Я могу разбить это изваяние, только прикажи, - быстро проговорил он, заметно розовея.

- Я не стану отдавать подобных распоряжений, - весело ответила царица. – Мне очень нравится твоя работа. При дворе я видела много мастеров, но ты поразительно отличаешься от них.

- Потому что я не египтянин, - привычно сказал Тотмий; некоторые именно этим объясняли его удачи и поражения.

Но царица, похоже, не разделяла общее мнение.

- Кто знает, Тотмий, - она пожала плечами. – Быть может, твои голубые глаза видят мир иначе, чем глаза жителей моей страны?

- А руки вступают с ними в сговор и делают то, что другим не приходит в голову?

Нефру засмеялась:

- Знаешь, Тотмий, я полагаю, ты достиг такого мастерства, - она помолчала и закончила. – Что вполне бы мог сделать портрет фараона.

- Да, мог бы, - ничуть не смущаясь, ответил молодой человек. – И давно бы это сделал, но на это у меня нет права. Я пока всего лишь иноземец, ученик мастера Махроса, а не придворный скульптор фараона.

- Если дело только в титулах, то уже сегодня ты станешь придворным ваятелем, Амонхотеп превосходно осведомлен о тебе и не откажет.

Тотмий не ожидал такого поворота событий и в знак благодарности склонил голову перед царицей:

- О прекраснейшая! У тебя щедрое сердце, но ведь для того, чтобы заслужить подобную честь, недостаточно жить при дворе, необходимы определенные заслуги.

- О каких заслугах идет речь? – не поняла царица. – Ты думаешь, что внимания фараона недостаточно?

- Я пока не оправдал…

- А эта статуя, которую ты мне только что подарил, и по которой будут создаваться наряды для царицы Египта, разве этого мало?

- Она не отняла у меня большого количества душевных сил. А то, что дается мне легко, я не ценю.

- Вот как? – Нефру внимательно посмотрела на Тотмия, будто видела его впервые. – Что же ты собираешься сделать, чтобы достаточно измучить себя и стать достойным титула придворного скульптора?

- Может быть, ты дашь мне задание, о прекраснейшая? – предложил молодой человек.

Нефру на мгновение задумалась, но тут же ее взгляд озорно вспыхнул:

- Я дам тебе непосильную задачу, - прошептала она, стараясь своим тоном запугать иноземца. – Ты пожалеешь о том, что попросил об этом меня! Откажись лучше сразу!

Тотмий, уверенный в своих силах, улыбнулся:

- Я давно мечтаю о тяжелой работе. Скажи мне, о прекраснейшая, что предстоит выполнить?

- Хорошо, - царица присела на скамью, - Там, у тебя в мастерской, я видела большой неотесанный камень.

- Известняк?

- Да, - кивнула Нефру. – Что ты собирался с ним сделать?

- О, прекраснейшая, мастер хотел забрать этот камень для своих нужд…

- Значит, я поговорю с ним, и права на камень останутся за тобой. А ты, в свою очередь, выполнишь из этой глыбы портрет фараона.

- Но, прекраснейшая! Обыкновенный скульптор не имеет на это права, и мы только что об этом говорили!

- Почему же? – быстро спросила царица.

- Фараон не станет отрываться от государственных дел, позируя, кому попало.

- Ах, только поэтому? – засмеялась Нефру. – Тем лучше! Ты создашь портрет фараона по памяти, не заставляя его позировать тебе. Более того, я сама прослежу, чтобы с этой минуты ты не встречался с ним до самого окончания работ.

- Но… прекраснейшая, - слова застряли в горле Тотмия.

- Да, теперь я вижу, что задание действительно трудновато, - заметила царица. – Но не столь невыполнимо, как кажется на первый взгляд. А потому неплохо было бы немного усложнить задачу, определив сроки выполнения – два месяца.

- Да, да… - Тотмий не на шутку растерялся, взгляд его блуждал, он что-то мучительно соображал. – Два месяца… Хорошо, царица.

Нефру наблюдала за молодым человеком, и его растерянность забавляла ее.

- Через два месяца, не глядя на фараона, я должен представить на суд портрет повелителя, - бормоча себе под нос условия задания, скульптор направился к выходу, но, не доходя до двери, обернулся и уточнил. – Портрет в полный рост?

- Конечно, нет! – спохватилась Нефру. – Только голова и плечи.

- Из той громады? – ужаснулся Тотмий. – Это сколько придется отсекать! Может, выбрать камень поменьше? – он с надеждой посмотрел на царицу, но та словно не заметила:

- Нет, лучше увеличить размеры портрета по размеру глыбы.

- Но ведь тогда каждая неточность будет так видна, так исказит облик изображаемого… Я боюсь, что не смогу добиться похожести, - казалось, Тотмий разговаривает сам собой.

- А ты добейся! – Не унималась Нефру. – Это будет хорошее испытание, трудное – не только для твоего мастерства, но и для характера. Я верю в тебя, иноземец.

- Благодарю тебя, прекраснейшая, - с этими словами, забыв поклониться перед уходом, скульптор вышел от царицы.

Не успел он скрыться, как Нефру немедленно сняла с себя нашейное украшение и примерила на статую. Камни весело переливались, Нефру осталась довольной подарком скульптора.

В то время как Тотмий с озадаченным лицом направился в свою мастерскую, обдумывая новое задание, мимо него по дорожкам сада к павильону фараона в сопровождении начальника охраны Пхута шел невысокий человек в пыльном парике и дорожной накидке. Тотмий машинально отметил про себя, что человек только что прибыл в столицу, но не обратил внимания на его лицо, которое не было знакомо скульптору-иноземцу.

Пхут проводил гостя до порога павильона, где что-то негромко шепнул на ухо несущему вахту слуге, который вопросительно посмотрел на начальника охраны. Пхут кивнул. Слуга скрылся в дверях и через несколько мгновений вернулся обратно.

- Фараон ждет тебя, почтенный Паренеффер, - сказал слуга, низко кланяясь.

Гость вошел в павильон.

Амонхотеп IV сидел на плетеном стуле с высокой спинкой в том помещении, где обычно занимался государственными делами.

- Что случилось, почтенный Паренеффер? Почему ты тут? – в этот момент он почувствовал, что его сердце сдавила глухая боль, как в предчувствии чего-то плохого.

- О божественный! – делая легкий поклон головой, отвечал гость. – Строительство города приостановлено: не хватает рабочей силы. Рабы не могут выполнять все, а нанять крестьян и ремесленников я не могу – мне нечем им заплатить. Из-за отсутствия средств скульпторы под главенством Юти не имеют возможности вести работы по отделке храмов. Поэтому я, как начальник строительства, не нашел иного выхода и обращаюсь к тебе, о божественный.

- Я хорошо понимаю тебя, досточтимый Паренеффер, - после небольшого раздумья сказал фараон. – Мне печально слышать твои слова, тем более, что в моей казне нет столько золота, чтобы заплатить за наемный труд на строительстве нового города.

- Что же делать?

- Продолжать строить, и как можно быстрее.

- Но божественный… - растерялся Паренеффер.

- У тебя будет золото, - решительно произнес фараон. – Столько, сколько понадобится для полного завершения работ. Назови, сколько нужно?

- О божественный, я не знаю этого, потому что работы только начаты. Но на первое время нужно не менее пяти тысяч дебенов.

- А на отделку храмов?

- Я имел в виду и эти затраты.

- Ты не ошибаешься? – с подозрением спросил Амонхотеп IV.

- Нет, о божественный, - не совсем уверенно ответил Паренеффер.

- Тогда ступай, отдохни после тяжелой дороги. Когда будет необходимо, я позову тебя.

- Благодарю, повелитель, - с низким поклоном произнес гость. – Путь длиною в десять тысяч плефров действительно требует небольшого отдыха в тени и прохладе.

Когда Паренеффер ушел, фараон тотчас велел послать за верховным жрецом храма Амона-Ра.

Куш, занимающий эту должность чуть более года, пришел в замешательство и не на шутку струсил, узнав, что Амонхотеп IV требует его к себе. Судорожно припоминая все свои провинности, прошлые и настоящие, трясясь от ужаса, верховный жрец Амона-Ра предстал перед ликом повелителя Обеих Земель.

- Знаешь ли ты, мудрый Куш, что ниже по течению Хапи строится новый город? – изучая блуждающий взгляд верховного, спросил фараон.

- Да, я знаю об этом, - промямлил Куш.

- Тогда скажи, нужен ли Египту этот город?

- О, безусловно, божественный! Если так повелел владыка…

- Ты прав, город необходим. Всякий властитель оставляет память о себе в камне и постройках. Великие Хуфу, Менкаура и Хафры выстроили огромные пирамиды близ Меннефера, царица Хатасу вырубила для себя храм в скале, мой отец, Амонхотеп IV, сделал каменной нашу столицу…

Куш сочувственно и понимающе кивал на каждом слове, но страх мешал ему постичь все до конца.

- Я хочу построить прекрасный город на берегу Хапи, - продолжал фараон. – Кто способен осудить меня за это?

- Никто, о божественный, - трусливо пролепетал Куш.

- А скажи, мудрейший, можно ли построить город, не имея на это средств?

- Нельзя, о божественный.

- Но начатые дела нужно завершать, ведь так?

- О, да! – Куш и не заметил, как попал в ловушку.

- Тогда скажи, насколько богат храм Амона, покровителя Уасета?

- Его богатства неисчислимы на благо сына Амона, божественного повелителя Ваэнра! – счастливо говорил все еще ни о чем не подозревающий жрец, думая тем самым отвести от себя возможный гнев фараона.

Но вдруг он наткнулся на сверлящий взгляд Амонхотепа IV, и его обожгла страшная догадка:

- Как, неужели божественный повелитель хочет сказать, что храм Амона-Ра должен пожертвовать часть своих богатств на строительство нового города?

- Ты действительно мудр, досточтимый Куш. Именно об этом я и желал говорить с тобой.

- Но божественный! Ни нам, ни тебе не дано распоряжаться богатствами бога Амона-Ра! Это неприкосновенные средства, пожертвованные храму знатными людьми и простым народом.

- А принудительные поборы с населения в пользу бога Амона? – напомнил фараон. – Ведь твои помощники регулярно отбирают у бедняков их последние крохи, на которые они существуют! Вы привыкли, что правда всегда остается за сильным. Конечно, беднякам не на что жаловаться, они никогда не жили хорошо и потому не представляют себе иного существования. Они не ропщут, а только умирают с голоду, но тебя это уже не заботит.

Куш беззвучно зашевелил губами.

- Что ты хочешь мне сказать? Что так заведено предками твоих предков, мудрыми жрецами, которые пришли на землю Египта еще до того, как была построена первая пирамида? – под ледяным взглядом фараона верховный и вовсе оцепенел.

- Ты грабил народ и складывал в бесчисленные подземелья храма горы сокровищ! Ты и твои помощники, лишившиеся политической власти, решили задавить меня нищетой! Моя казна не получает доходов, потому что твои жрецы обходным путем обирают ее. Мне не на что строить город, а твои подземелья ломятся от обилия золота и серебра.

- Неправда! – слабо вскричал Куш.

- Правда! – твердо сказал фараон.

- Казна всегда пополнялась за счет завоевания новых государств, - задребезжал верховный, потому что с его голосом что-то случилось. – Те правители, которые заботились о богатстве, вели войны…

- Конечно. Я знал, что миролюбивые служители Амона всегда жаждут людской крови. Вы – лгуны и льстецы! Вспомни, мудрейший, какую подлость вы замыслили в ту пору, когда еще верховным жрецом был Такенс. Я ничего не забыл, но хотел простить причиненное мне зло, да, видно, вы сами не желаете этого.

- О божественный! – Куш почувствовал, что его колени подгибаются.

- Я в любой миг могу отдать распоряжение изгнать тебя из храма, и ты последуешь за Такенсом.

- О нет!

- Но у тебя есть выбор. Отдай часть своих сокровищ и пришли сюда Асахадона, чтобы он мог все пересчитать и сопроводить золото в строящийся город.

- О фараон! – верховный был готов пасть на колени, и Амонхотеп уже не мог на это смотреть, он отвернулся, слегка прикрыв глаза рукой, и поспешно сказал:

- Ступай и пришли мне пять тысяч дебенов золота.

Куш остолбенел окончательно. Он подозревал, что сумма будет несоразмеримо больше. Пять тысяч для сокровищниц Амона не были серьезной потерей. Фараон был прав: все подвалы и подземелья заполняли драгоценности. Куш с трудом удержался от возгласа ликования, быстро состроил страдальческую гримасу и, съежившись, засеменил к выходу.

От Амонхотепа же не ускользнула тень радости, промелькнувшая на лице верховного. Это только подтвердило его предположение о несметных сокровищах храмов, и он отлично понимал, что настоящая власть заключена в богатстве, и она пока еще не в его руках.

В его воображении зрел план. Он почему-то представил себя стоящим посреди темного очень просторного помещения, внутрь которого извне били тонкие и яркие солнечные лучи. Амонхотеп пошел между ними вперед, и их острые нити мелькали по его лицу, плечам, ногам. Он шел туда, где все лучи пересекались, образуя переплетения, подобные паутине. Фараон вступил в самый их центр, и в тот же миг силуэт его вспыхнул, охваченный со всех сторон потоками направленных на него солнечных стрел. От обилия жесткого света Амонхотеп закрыл глаза, но в тот же момент низкий голос, двигающийся ему навстречу, заставил его раскрыть веки и вглядеться в темное пространство. Но темноты уже не было. Все вокруг источало свет, его столбы били отовсюду, воздух горел, он был прозрачен и вязок. И в нем грохотал знакомый фараону голос: «Амонхотеп! Ты сделаешь то, за чем пришел в этот мир! Не останавливайся, иди вперед». И он сделал шаг, выпав из потока солнечных пересечений. Но увидел перед собой не темноту, а прекрасный храм так, как если бы смотрел на него сверху, с высокой горы. Вдалеке виднелись жилые постройки, и фараон догадался, что перед ним Уасет. В столице Египта возвышался новый храм. И к нему тянулась длинная вереница людей с опущенными, поблескивающими на солнце бритыми головами; каждый влачил какую-то тяжелую ношу, это было золото, драгоценные камни, серебро… Люди понуро брели, едва переставляя ноги, словно кто-то невидимый с бичом заставлял их двигаться к новому храму. Это были жрецы. И они сами отдавали свои богатства.

Амонхотеп очнулся и понял, что сидит на стуле в своем павильоне. Но ощущение реальности только что увиденного долго не покидало его.

А в тот миг, когда в Уасете фараон слышал странный рокочущий голос, в Нижнем Египте маленькая Маабитури играла с другими детьми и неожиданно остановилась.

- Теперь он знает все, - сказала она, ни к кому не обращаясь.

- Догоняй! Чего ты там встала? – закричали мальчишки.

- Он узнал волю бога! – попыталась объясниться Мааби, но дети подняли ее на смех, обзывая глупышкой и дурой и водя вокруг нее хороводы.

- Она больная, чего с нее взять? – громче всех кричал самый маленький чумазый мальчуган со сбитыми коленками.

- С ней даже играть нельзя. Она бегать не умеет!

- Глупая Мааби!

- Дурочка!

- Пойди в тень, полегчает! – надрывался мальчишка со сбитыми коленками.

Маабитури, будто не замечая обидных слов, что-то говорила им, и сквозь громкий гомон прорывались ее отдельные фразы:

- Это правда!.. Он слышал… Новая жизнь!.. Скажите родителям… Наш бог…

Но тут кто-то подскочил к ней и ударил ее по щеке. Мааби не видела, кто это сделал, но неожиданная боль переполнила вдруг ее терпение, и она разрыдалась, пряча в ладонях горящее от обиды лицо. Дети хохотали так звонко, что взрослым не было слышно, как плачет девочка, способная знать о происходящем в это время с фараоном в уасетской резиденции.

Очутившись у себя в мастерской, Тотмий, пользуясь тем, что Махроса нет поблизости, принялся что-то искать в его неудавшихся пробах. Торопясь, он перебирал маленькие человеческие головки из нефрита и песчаника, известняка и гранита. Наконец, Тотмий остановил свой выбор на двух, в которых с первого же взгляда угадывался фараон Амонхотеп IV. Но сам Махрос забраковал их, потому что выше всего ценил сходство статуи с оригиналом. Тотмий еще немного покопался среди скульптур и, не обнаружив более ничего подходящего, тяжело вздохнул, забрал найденные портреты и, держа их в руках, подошел к внушительному камню, накрытому сверху небольшим куском ткани. Хотя Тотмий не был малорослым, камень доходил ему до пояса. Шершавый, дикий и несговорчивый, он лежал на полу перед скульптором, готовый сопротивляться любому, кто подступится к нему.

Тотмий посматривал то на камень, то на статуэтки, и все больше мрачнел. Ему начинало казаться, что заносчивость и дерзость занесли его в такие дебри, откуда ему самому не вылезти. Тотмий взял скамейку и, думая о чем-то своем, присел напротив камня. Потом медленно стянул с него ткань и вновь задумался. Он поймал себя на мысли, что не знает, с чего начать. Такое с ним раньше не случалось. Сердце сдавила какая-то смутная тоска, может быть, чувство собственной беспомощности?.. Но тут ему на память пришли слова Ну-от-хаби, которые тот когда-то говорил ему: «Не убивай себя неуверенностью. Всегда найдется человек, который усомнится в твоих способностях, но сам ты никогда не должен этого делать. Неуверенность уничтожает свободу, без которой ты не сможешь творить. Неуверенность застит зрение, убивает мысль. Гони ее прочь, не поддавайся унынию. Скажи себе: могу. И ты убедишься, что все тебе подвластно». Тотмий представил лицо китайца, когда тот давал ему подобные наставления, и грустная улыбка слегка тронула его губы. Он вновь посмотрел на камень.

- Я могу! – спокойно и твердо сказал себе молодой человек и отложил в сторону маленькие скульптуры.

- Я могу! – повторил он, беря в руки резец.

- Я могу и сделаю это!

В мастерской раздался мерный стук, шум сыпавшихся на пол мелких осколков и негромкая песенка на непонятном языке, заслышав которую, кот с черной кляксой на носу спрыгнул с ветки дерева и, задрав хвост, помчался в мастерскую.

К резиденции фараона подъехало десять лошадей. Девять из них были с поклажей, на десятой сидел молодой человек, бритый и одетый, как жрец.

Он резко соскочил с лошади и подошел к охраннику:

- Доложи повелителю Обеих Земель: прибыл младший жрец ипет-исутского храма Амона-Ра Асахадон. Скажи, что обещанное золото доставлено божественному фараону, и Асахадон ждет приказаний своего владыки.

Уже вскоре жрец стоял перед Амонхотепом IV.

- Я помню тебя, - хладнокровно сказал фараон. – Ты был здесь в ту ночь, когда Такенс…

- Да, я был с ними, - перебил его Асахадон.

- Я знаю о тебе все, - после паузы, во время которой успел оглядеть молодого служителя с ног до головы, продолжил Амонхотеп. – Мне известно твое имя, и как ты попал в храм. Ты ведь немху, сам проложивший себе путь и теперь добившийся места младшего жреца в уасетском храме Амона. Ты грамотен и сметлив. У тебя есть собственное мнение, ты честен, а потому я собираюсь доверить в твои руки ответственное дело.

- Я слушаю тебя, о божественный фараон, - с готовностью сказал Асахадон.

- Ты отправишься в новый город, сопровождая золото, которое передал Куш. Но с этого твое поручение только начинается. Ты, опираясь на моих преданных людей, Юти и архитектора Майа, должен проследить, как будут расходоваться средства на строительстве, и по мере затрат посылать ко мне людей с указаниями, сколько золота и серебра необходимо для дальнейших работ. Постоянно советуйся с архитектором Майа. В ближайшее время именно он будет ответственным за ход строительства. Юти, главный скульптор, отвечает за работу в храме, - фараон поднялся с места, подошел к столику, где достал из ящичка папирус, и протянул молодому жрецу. – Это ты передашь Юти. Папирус подскажет вам, как действовать.

Асахадон с почтительным поклоном принял в свои руки послание Амонхотепа IV.

- Ты поедешь в сопровождении моей полиции, - сказал фараон. – О твоем пребывании в новом городе будет условленно с верховным жрецом храма Амона-Ра, и ты пробудешь там ровно столько, сколько необходимо мне.

- Я еду немедленно, о божественный? – с готовностью уточнил Асахадон.

- Да, лучше выехать в ночь, когда зной не тревожит плоть людей и животных. На чем ты повезешь золото?

- Храм Амона-Ра жертвует своему фараону десять лошадей.

- Щедрый подарок, подтверждающий мои догадки, что богатство жрецов не имеет числа. Не так ли? – фараон пристально посмотрел на Асахадона.

Тот выдержал взгляд и степенно ответил:

- Ты ждешь, о божественный, что я дам тебе знак, подтверждающий твои слова? Но я не хочу предавать тот храм, которому служу, хоть и верен тебе всем сердцем.

- Смелый человек, - негромко сказал Амонхотеп IV. – Скажи, чему в действительности служишь ты, что влечет твою душу? Только ли восторг перед Амоном-Ра и его ежегодными чудесами, или замыслы твои обширны и честолюбивы? Ответь.

Асахадон молчал, но поскольку и фараон держал паузу, все же молвил, словно через силу:

- Я действительно немху и у меня не было иного выхода из темноты к свету, как только стать служителем храма. Но когда-то и это казалось несбыточной мечтой. Да простит божественный мою дерзость, но я считаю себя достойным лучшей участи, чем ждала бедного сироту, брошенного на волю богов. Я чувствовал, что мне дано больше, чем другим, ребенком я понимал то, до чего не могли додуматься многие взрослые, и я знал, что мое место не среди них, а там, где будут умные, мудрые, ученые люди. Мне пришлось пройти много испытаний, лишений, унижений и невзгод, прежде чем я смог стать мелким служкой в храме Амона-Ра. Я убирал там помещения, и любой жрец мог будить меня среди ночи и заставлять работать столько, сколько считал нужным. Но я возносил молитвы богу солнца, и он услышал мой стон. Я стал жрецом.

- Какого бога ты просил? – заинтересовался фараон.

- Бога солнца, - немного растерявшись, отвечал Асахадон. – У нас так много имен, а я так часто разговаривал с ним, - днем, утром, вечером, - что для меня все имена смешались в один образ – солнечный диск. Ему я и возносил молитвы.

Фараон чуть заметно улыбнулся.

- Хорошо, Асахадон, - он впервые назвал жреца по имени, - Я понимаю тебя даже лучше, чем ты думаешь. А теперь иди, отправляйся в далекий путь, и пусть удача сопутствует тебе.

- Благодарю тебя, божественный! – ответил жрец и оставил фараона наедине с самим собой.

Но недолго Амонхотеп IV пребывал в одиночестве. В тот момент, когда до его слуха донеслись звуки отъезжающих лошадей, в комнату вошел его недавний гость, Паренеффер.

- О повелитель, ты посылал за мной? – спросил вошедший.

- Да, досточтимый мастер. Мне есть, чем тебя порадовать. Найдены средства для продолжения строительства города.

- О божественный! Значит, я немедленно возвращаюсь назад?

- В этом нет необходимости. Сокровища уже в пути.

- Как?!

- Я отдал распоряжения верному человеку по поводу всех дальнейших работ, покуда ты не вернешься в новый город.

- Я не понимаю, о божественный, как строительство может продолжаться без меня, главного архитектора? Может, ты шутишь надо мной, великий владыка, или я стал тебе неугоден и ты решил отстранить меня, убрать с глаз своих?

- О нет, досточтимый Паренеффер! – фараон улыбнулся и подошел к архитектору. – У меня нет ни малейших оснований, чтобы подвергать тебя гонениям. Напротив, именно особое расположение к тебе и уверенность в твоей преданности дают мне право использовать тебя в другом деле.

Фараон жестом предложил архитектору сесть. Тот подчинился не сразу, опасливо поглядывая на владыку.

- Я задумал построить в Ипет-Исуте подле храма Амона-Ра новый прекрасный храм.

- Почему там? – немедленно уточнил Паренеффер.

- Государственная необходимость, - коротко пояснил фараон.

Архитектор кивнул в знак согласия и, глядя в пол, спросил:

- Какому богу будет посвящен этот храм?

- Богу солнца, - ответил Амонхотеп, слегка откинувшись назад, так, что лицо его оказалось обращенным вверх; он глубоко вздохнул.

- О божественный! Зачем в Ипет-Исуте рядом друг с другом будут находиться два храма, посвященных одному и тому же богу, пусть даже и столь могущественному, как Амон-Ра?

- В том-то и дело, что не одному… - тихо сказал фараон.

- Я не понимаю тебя, божественный, - архитектор повернулся к повелителю вполоборота и стремился угадать, чего хочет этот человек, устремивший свой взор на потолок.

- Хорошо, Паренеффер, – наконец сказал Амонхотеп IV. – Я открою тебе то, о чем еще никто не знает, и что не должно стать известным до тех пор, пока не будет готов новый храм, который предстоит построить тебе.

Архитектор насторожил слух.

- Я уже сказал, что собираюсь поставить рядом с храмом Амона-Ра другое сооружение. Но хотя это и будет дом бога солнца, я посвящу его не Амону, не Хепри и не Ра. Это будет храм нового бога, единого бога всего Египта, Атона, солнечного диска. И ни один бог, существующий доселе на этой священной земле, не посмеет встать рядом с ним. Не будет иных богов, кроме Атона; никому другому не станут приносить дары. Теперь ты понимаешь, какое дело я замышляю?

- Атон… Имя одного из богов, не являющихся главными в эпоху восемнадцатой династии? – Паренеффер замолчал, потрясенный, ему показалось, что фараон заболел.

- Ты считаешь, что ослышался? – неожиданно резко воскликнул Амонхотеп IV. – Но это не бред больного, не прихоть и не сон! Строительством храма и провозглашением единого всеегипетского бога Атона я преследую определенные политические цели, но это уже не дано знать тебе, мой друг Паренеффер!

В его голосе было столько страсти и силы, что архитектор мгновенно оробел:

- Я…

- Египет нуждается в глотке живой воды, способной исцелить тело несчастной, истерзанной внутренними болезнями, страны. Помоги же мне исполнить мой замысел! – боль и отчаянье читались в глазах Амонхотепа IV.

- Но я…

- Послушай же, досточтимый! – фараон медленно встал и грозно уставился на Паренеффера. – Если ты забываешь, кто перед тобой, я напомню. Ты сомневаешься в том, о чем я просил тебя?

- Нет, я… - архитектор тоже медленно поднялся со своего места.

- Если это так, тогда мне придется применить силу. Так слушай же, досточтимый Паренеффер, - тот в испуге замер. – С завтрашнего дня ты приступишь к строительству храма в Ипет-Исуте и закончишь его ровно через год, день в день! А если ты вновь подвергнешь сомнению мою волю, тебе придется расстаться с должностью главного архитектора.

- Прости меня, о божественный! – воскликнул Паренеффер, когда, наконец, возникла возможность вставить слово. – Я не подвергал сомнению просьбу божественного повелителя! Я готов выполнить любое приказание моего фараона!

- Хорошо, - немного помолчав, отвечал Амонхотеп. – Я верю твоему раскаянью. Иди работай. Когда будет готов план храма, я хочу на него взглянуть.

- В тот же миг я принесу его тебе, о божественный! – поспешно воскликнул Паренеффер.

- Да, да, - машинально сказал Амонхотеп и уже не смотрел в сторону своего главного архитектора, который в это время задом пятился к двери, беспрерывно кланяясь и виновато улыбаясь.

Фараон с тоской размышлял о том, что на пути к своей цели постепенно будет терять тех, кому симпатизировал и считал самыми преданными людьми, как только что разочаровался в своем главном архитекторе. Но он понимал, что единомышленники, обретенные на этом тяжелом пути, будут идти за ним до конца; и от этой мысли отступила боль, весь день тисками сжимавшая его сердце.

ГЛАВА 15

И миновало два месяца, за которые много свершений произошло на земле египетской. Жрец Асахадон, прибывший на строительство нового города, так хорошо справлялся со своей работой, что все кругом считались с ним, называя посланником фараона. Он мог давать указания любому, даже скульптору Юти, если видел, что золото расходуется неразумно. И принимал он на работу простых людей, давая им небольшой задаток, отчего крестьяне и ремесленники хлынули в новый город со всех концов страны. Даже семиты, которых никто не считал полноправными жителями Египта, оставив неурожайные земли, приходили сюда и получали за свою работу золото и серебро. И благодарили они вместе со всеми простолюдинами милостивого Асахадона и его мудрого повелителя, и молились, чтобы до скончания веков продолжалось царствование Амонхотепа IV.

А самого Асахадона можно было видеть на любом месте строительства: со свитком папируса и с письменными принадлежностями в руках ходил он от одной улицы к другой и что-то считал и записывал, каждую неделю посылая отчеты своему фараону. И благодаря ему все знал повелитель, словно сам находился на строительстве города. И радовался он вместе со своим народом, видя, как осуществляется то, что совсем недавно казалось ему только мечтой.

А в это время ваятель Тотмий завершал работу над каменным портретом Амонхотепа IV. Ему о